Крушение одной теории. Чему человечество научилась у Карла Маркса

5 мая исполняется 200 лет со дня рождения философа, имя которого одни связывают с мечтой об обществе всеобщей справедливости, а другие с десятками миллионов жизней, уничтоженных последователями его учения. Прогнозы Карла Маркса оказались ошибочны, реальность дискредитировала его теории, его идеи откровенно устарели. Стоит ли вообще говорить о его наследии в двадцать первом веке? Питер Сингер, профессор биоэтики Принстонского Университета и преподаватель Школы исторических и философских исследований при Мельбурнском университете, попытался оценить сегодняшнее значение наследия Карла Маркса в колонке "Is Marx Still Relevant?", важнейшие тезисы которой мы предлагаем читателям LIGA.net.

Профессор Сингер начинает с констатации того, что историческое значение идей Карла Маркса трудно переоценить для периода между победой коммунистов Мао Цзэдуна в гражданской войне в Китае в 1949 году и вплоть до разрушения через сорок лет Берлинской Стены. В этот период 40% населения Земли жили при режимах, которые заявляли о своей приверженности марксизму, а во многих других странах марксизм был доминирующей левой идеологией, в то время как правые часто строили политику именно на противостоянии марксизму. Однако после того, как коммунистический режим рухнул и в Советском Союзе, и в его странах-сателлитах, влияние идей Маркса резко снизилось. Коммунизм, считает Сингер, развалился во многом потому, что и в советском блоке, и в Китае под руководством Мао эта система не смогла обеспечить людям уровень жизни, сопоставимый с уровенем жизни большинства капиталистических стран.

Сингер отмечает, что колоссальный ущерб репутации Маркса нанесли зверства, которые совершали прикрывавшиеся его именем режимы. Но при этом "нет никаких доказательств того, что сам Маркс поддерживал бы такие преступления", пишет автор.

Систематические провалы "марксистских" систем, по мнению Сингера, никак не обусловлены описанием коммунизма у Маркса - тот вообще никогда не изображал коммунизм и не проявлял ни малейшего интереса к тому, как на практике может функционировать коммунистическое общество. Эти провалы указывают на более фундаментальный недостаток марксизма: глубоко ошибочные представления Маркса о человеческой природе.

"По мнению Маркса, - пишет Сингер, - биологическая составляющая человеческой природы была совершенно несущественна. Его понимание человека, изложенное в "Тезисах о Фейербахе", сводится к "ансамблю социальных отношений". Из такого понимания прямо следует, что если изменить социальные отношения (например, изменив экономическую основу общества и исключив из нее отношения между капиталистами и рабочими), люди решительно переменятся по сравнению с тем, какими они были при капитализме".

Сингер указывает, что к этому пониманию Маркс пришел не через исследование изменений человеческой природы в условиях разных экономических систем, а просто перенеся на материальную сферу идеалистические взгляды Гегеля на историю. Гегель считал, что целью истории является "освобождение человеческого духа", которое произойдет, когда все люди осознают себя частью всеобщего разума Человечества. Маркс же "материализовал" этот "дух", назвав главной движущей силой удовлетворение материальных потребностей человека, которому мешает частная собственность. Тем самым он постулировал, что инструментом освобождения Человечества будет лишенный частной собственности рабочий класс, которому для этого нужно было лишь создать коллективную собственность на средства производства. В представлении Маркса, пишет Сингер, "источники общественного благосостояния" после этого долдны были стать настолько обильными, что благосостояния с избытком хватило бы на всех. Поэтому Маркс и не видел особой необходимости подробно разбираться в том, как именно будут распределяться при коммунизме доходы или товары.

Далее Сингер напоминает, что история СССР наглядно доказала - отмена частной собственности на средства производства вовсе не меняет человеческую природу. Большинство людей вместо того, чтобы посвятить себя работе на общее благо, и при советской власти продолжали добиваться власти, влияния, привилегий и роскоши для себя и для своих близких. "Есть горькая ирония в том, - пишет Сингер, - что самая яркая демонстрация того, что частные источники благ более продуктивны, чем коллективные, можно увидеть на примере одной из немногих крупных стран, которые все еще заявляют о своей приверженности марксизму". Он напоминает, что в Китае времен Мао большинство граждан жили в нищете, и экономика страны начала быстро расти только после 1978 года, когда Дэн Сяопин провозгласил, что "не имеет значения, черная кошка или белая, если она ловит мышей", и допустил создание частных предприятий. Начатые им реформы в итоге подняли 800 миллионов человек из крайней нищеты, но при этом создали общество с неравенством доходов большим, чем в любой европейской стране (и намного большим, чем в Соединенных Штатах). И хотя руководство Китая все еще декларирует, что строит "социализм с китайской спецификой", в его экономике осталось уже совсем немного именно от социализма (не говоря уже о марксизме).

Но если в экономике идеи Маркса потерпели сокрушительный провал, в интеллектуальной сфере его влияние остается, считает Сингер. "Его материалистический подход к пониманию истории, хоть и в смягченной форме, стал частью нашего понимания того, какие закономерности определяют развите человеческого общества", - отмечает автор. Важнейший вывод из анализа идей Маркса обусловлен их неполным отрицанием: эволюция идей, религий и политических институтов не является полностью независимой от способов удовлетворения человеком его потребностей, от экономических структур, которые для этого организуются, и от выстроенности в них финансовых систем.

"Мы так хорошо усвоили этот подход, - заканчивает Сингер, - что его декларация выглядит банальностью. И в этом отношении мы все немного марксисты".