Путин-историк, или Мир "патологической русофобии"

Специально для Радио Свобода

Владимир Путин пишет и вскоре опубликует статью о пакте Молотова – Риббентропа и причинах Второй мировой войны. Об этом он сам сообщил в ходе своей недавней большой пресс-конференции. Чуть позже, встречаясь с лидерами стран СНГ в Петербурге, он неожиданно вернулся к теме – и представил свои взгляды на европейскую историю 1930-х годов так подробно, словно обещанная статья уже написана. Так что анализировать позицию Путина-историка можно и сейчас, до публикации его труда. Но начнем немного издалека.

В чешском языке есть выражение husarský kousek – "гусарская выходка". Оно означает поступок не просто смелый и неожиданный, но и откровенно дерзкий, даже наглый. Отчасти это синоним словечка "хуцпа", вошедшего в ряд языков. Выражение появилось в годы Семилетней войны середины XVIII века, когда отряд австрийских гусар под началом генерала Хадика умудрился на пару дней занять Берлин (прусская армия в тот момент воевала где-то ещё) и обложить его контрибуцией – проще говоря, ограбить.

Решение Владимира Путина заняться предвоенной историей можно назвать "гусарской выходкой". Само намерение в возрасте 67 лет, не имея никакого научного опыта (кроме защищенной 22 года назад диссертации, относительно авторства которой высказывались сомнения), посвятить себя историческим изысканиям – это уже смело. Наукой среди руководителей СССР и России не занимался никто со времен Иосифа Сталина, увлекшегося на закате дней вопросами языкознания. Писатели, однако, были: Леонид Брежнев оставил целую серию сочинений (написанных, правда, так называемыми "литературными неграми"), а Юрий Андропов пописывал стихи, но не издавал их.

Аргументы и факты

Ну а теперь – к историческим аргументам Владимира Путина. Возьмем несколько наиболее ярких его утверждений, сделанных на пресс-конференции 19 декабря и встрече с лидерами стран СНГ 20-го числа. Заявления российского президента цитируются в изложении информационных агентств РИА "Новости" и "Интерфакс" и "Российской газеты".

- Путин: "Поворотным моментом в истории перед Второй мировой войной стал не пакт Молотова – Риббентропа, а "мюнхенский сговор" по разделу Чехословакии".

Действительность. Мюнхенское соглашение 30 сентября 1938 года передало Германии приграничные районы Чехословакии. Тем самым четыре европейские страны (Великобритания, Германия, Италия и Франция) распорядились территорией пятой, даже не допустив её представителей на переговоры. Кроме того, Франция отказалась выполнять условия договора 1935 года, обязывавшие ее прийти на помощь Чехословакии в случае угрозы последней с чьей-либо стороны. (У Британии таких формальных обязательств не было.) Неудивительно, что в годы Второй мировой войны Мюнхенское соглашение было денонсировано, а в историю дипломатии вошло как символ политики умиротворения агрессора.

В то же время "мюнхенский сговор", каким бы он ни был, являлся соглашением о мире. Отсюда – известная фраза британского премьера Невилла Чемберлена, сказанная им по возращении в Лондон: "Я привез мир для нашего поколения!" Четыре державы предоставили совместные гарантии новых границ "урезанной" Чехословакии. В марте 1939 года Гитлер грубо нарушил эти гарантии, расчленив Чехословакию. (В 2014 году Путин подобным же образом нарушит положения Будапештского меморандума, захватив Крым.) Напротив, пакт Молотова – Риббентропа был с самого начала соглашением о войне, так как секретные протоколы к нему предусматривали раздел Восточной Европы, прежде всего Польши, между Германией и СССР, что не могло быть сделано без военных действий.

- Путин: "Польша и Венгрия присоединяются к Германии для травли Чехословакии. Франция и Англия, которые пытались идти на уступки и, всячески удовлетворяя германские требования, хотели спасти существование чешского государства, оказываются перед лицом единого фронта трёх государств, добивающихся раздела Чехословакии".

Действительность. Польша в конце сентября 1938 года, в разгар кризиса вокруг Чехословакии, предшествовавшего Мюнхенскому договору, предъявила чехословацкому правительству ультиматум, касающийся передачи ей Заользья – части Тешинского региона в Силезии, по поводу которой с 1918 года вела спор со своим южным соседом. Де-факто Польша выступила в этой ситуации как тактический союзник нацистской Германии, то есть в той же роли, что и СССР в отношении самой Польши год спустя, только в куда меньшем масштабе.

Однако при оценке тешинского конфликта нужно учесть два фактора, которые не оправдывают польское поведение, но позволяют увидеть его в не столь однозначном контексте.

• В 1920 году на спорных территориях было решено провести плебисцит, который определил бы их государственную принадлежность. Однако затем западные союзники, склонявшиеся к разделу Тешинского региона на условиях, более выгодных для Чехословакии, чем для Польши, от этой идеи отказались.
• Регион был разделен между спорящими сторонами решением конференции в Спа в конце июля 1920 года. Как раз тогда Польша находилась в отчаянном положении: к Варшаве приближались части Красной армии. Страна отчаянно нуждалась в военных поставках с Запада, которые в условиях враждебности Германии шли через территорию Чехословакии. Своё согласие с решением о разделе Тешинской области в этих условиях Польша считала вынужденным, о чем позднее не раз заявляла.

Что касается Венгрии, то её территориальные претензии к Чехословакии (они касались районов проживания этнических венгров в Словакии) были реализованы через месяц после Мюнхена – решением так называемого Первого Венского арбитража 2 ноября 1938 года. Хотя в тексте Мюнхенского соглашения венгерские требования, как и польские, упоминались, но лишь в приложении, и были внесены туда по настоянию итальянского диктатора Бенито Муссолини, который тогда пытался вести в Центральной Европе самостоятельную политику. Гитлер, напротив, был в тот момент настроен к Венгрии скептически: его рассердило нежелание Будапешта открыто пригрозить Праге войной. Подробности этих событий можно найти, например, в сборнике статей и документов, опубликованных современными словацкими историками: Viedenská arbitráž v roku 1938 a jej európske súvislosti: Zborník príspevkov z vedeckej konferencie konanej v Bratislave 10. novembra 2008, Bratislava: Vojenský historický ústav, 2008.

Я специально даю ссылку именно на словацкое издание: по очевидным причинам у историков этой страны вряд ли есть какие-либо причины обелять действия предвоенной Венгрии.

Иными словами, говорить о "едином фронте трех стран", как это делает Владимир Путин, применительно к осени 1938 года затруднительно. Каждая из них – Германия, Польша и Венгрия – решали собственные задачи. Варшава и Будапешт делали это негодными методами и с помощью тактического союзника, крайне опасного для них самих, что и показали дальнейшие события: по отношению к Польше уже в 1939 году, к Венгрии в 1944-м. Но не занимался ли тем же самым, только куда более масштабно и брутально, Советский Союз, разделив с Гитлером Польшу, напав на Финляндию, заняв Прибалтику и Бессарабию?

- Путин: "СССР был последним государством Европы, подписавшим с Германией договор о ненападении. Все остальные уже договор подписали, что оставалось делать Советскому Союзу? Оставаться один на один?"

Действительность. Владимир Путин приводит целый список соглашений, заключенных с нацистской Германией в 1930-е годы разными странами, от Франции до Литвы. Однако это очень разные соглашения – от сугубо политической и не имевшей конкретных последствий франко-германской декларации от 6 декабря 1938 года до договора о неприменении силы между Германией и Польшей от 26 января 1934-го. Кстати, у Польши имелся и заключённый еще раньше, в 1932 году, договор о ненападении с СССР, о котором Путин не упоминает. Возможно потому, что этот договор был расторгнут Москвой в сентябре 1939 года – в момент, когда Сталин решил, что пришла пора добить Польшу, разделив добычу с немецким союзником. Что же касается перечисленных Путиным договоров европейских стран с Германией, то, в отличие от пакта Молотова – Риббентропа, ни один из них не предусматривал раздела третьих стран между договаривающимися сторонами.

- Путин: "Сталин не запятнал себя прямыми контактами с Гитлером, в то время как лидеры Великобритании и Франции [с ним] встречались".

Действительность. Да, ни одной встречи между нацистским и большевистским лидерами "лицом к лицу" не было. Однако министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп и народный комиссар иностранных дел СССР Вячеслав Молотов в 1939–40 годах встречались с обоими диктаторами. Риббентроп со Сталиным – в августе и сентябре 1939 года, при подписании вначале договора о ненападении (пакта Молотова – Риббентропа), а потом "договора о дружбе и границе", разделившего уже поверженную Польшу. Молотов с Гитлером – в ноябре 1940 года, во время визита в Берлин, в ходе которого выяснилось, что взгляды тактических союзников на стратегию внешней политики сильно расходятся. Поскольку и Молотов, и Риббентроп были не самостоятельными политическими фигурами, а абсолютно лояльными слугами своих господ, их посредничество при контактах между Сталиным и Гитлером можно считать не столь уж существенной деталью. Кроме того, оба диктатора обменивались в 1939–41 годах посланиями, выдержанными в дружественном духе.

- Путин: "Советские войска вошли в Польшу с соответствии с этими договоренностями (пактом Молотова – Риббентропа. – РС), но это произошло после того, как польское правительство утратило контроль за своими вооруженными силами и территорией страны и само находилось в районе польско-румынской границы, так что тогда не с кем было разговаривать".

Действительность. Здесь Путин почти цитирует Вячеслава Молотова, выступившего 17 сентября 1939 года с обращением в связи со вторжением Красной армии на территорию Польши. Напомним это выступление: "Прошло каких-нибудь две недели, а Польша уже потеряла все свои промышленные очаги, потеряла большую часть крупных городов и культурных центров. Нет больше и Варшавы, как столицы польского государства. Никто не знает о местопребывании польского правительства. Население Польши брошено его незадачливыми руководителями на произвол судьбы. Польское государство и его правительство фактически перестали существовать".

Любопытно, однако, что если в сентябре 1939 года Кремлю было "не с кем разговаривать" в Польше, то после того, как недавний нацистский союзник стал для СССР врагом, такие люди внезапно появились. 30 июля 1941 года в Лондоне советский посол Иван Майский подписал соглашение о восстановлении дипотношений с главой польского правительства в изгнании генералом Владиславом Сикорским.

Но откуда взялся Сикорский? Его назначил премьером временный президент Польши Владислав Рачкевич. Он, в свою очередь, занял свой пост в конце 1939 года в соответствии с положениями тогдашней польской конституции по решению предыдущего президента Игнация Мосцицкого. Тот сложил полномочия после того, как в результате немецко-советского вторжения бежал в Румынию, где был интернирован. Это был один из тех людей, с которыми Москва не желала разговаривать в сентябре 1939-го, но после 22 июня 1941 года предпочла об этом забыть. Не очень понятно, зачем Владимиру Путину понадобилось возрождать политическую логику Вячеслава Молотова.

Выводы

1. Путин-историк пытается подогнать факты под свою интерпретацию событий, согласно которой советско-германское соглашение не сыграло заметной роли в развязывании Второй мировой войны. Сползание Европы к катастрофе к тому времени, по его мнению, уже предопределили действия западных держав и восточноевропейских государств.

2. Путину-историку абсолютно чуждо понятие исторического контекста. Для него сходство тех или иных событий (например, заключение какого-либо договора с нацистской Германией) означает их тождественность – без учета характера и содержания самих событий и обстоятельств, в которых они происходили.

3. Путин-историк склонен к геополитической интерпретации исторических событий в её наиболее грубой и поверхностной форме. Для него история – это сплошная "битва железных канцлеров", схватка субъектов, подобных друг другу, как шахматные фигуры. С одним существенным дополнением: одна из фигур – это "наши", и за них следует болеть, даже в ущерб историческим фактам.

4. Путин-историк не воспринимает нюансы, поэтому ему не дается анализ природы и специфики столь сложных явлений, как внешняя политика межвоенных лет. В качестве примера такого анализа приведу выводы российского историка Олега Кена, одного из лучших знатоков российско-польских отношений в ХХ веке: "Большевизм воспитывался на ожиданиях войн и революций, утвердился у власти благодаря им и был готов к новому мировому кризису, который должен был радикально изменить международную функцию Советского государства, возвратив его к революционному нигилизму… Установки "поддержать слабейшего" и "падающего подтолкнуть" были ни логически, ни идейно несовместимы... [Но] обе рассматриваемые установки коренились в идейных основах большевизма. Каждый из этих "принципов" был своего рода регистром для работы... Пакт о ненападении с Польшей 1932 года был набран в регистре сохранения устойчивости международной системы, пакт "о ненападении" с Германией 1939 года – в регистре краха международного и социального порядка". (Кен. Москва и пакт о ненападении с Польшей. СПб., 2003. С. 83–84)

5. Зато у Владимира Путина, очевидно, есть законченная картина взаимоотношений России и внешнего мира, прежде всего, лежащего к западу от российских границ. Это мир "патологической русофобии" (упомянутой Путиным и в лекции для коллег-президентов), неизменной враждебности к России – того, что еще в конце 2014 года Путин аллегорически описывал, выступая на своей очередной большой пресс-конференции.

Очевидно, что эти мысли – результат идейной эволюции президента России, плодом которой и является Путин-историк. Как отмечает французский исследователь русского происхождения Мишель Ельчанинофф, автор книги "В голове Владимира Путина", важную роль в этой эволюции сыграли два радикально-консервативных русских философа XIX–XX веков, Константин Леонтьев и Иван Ильин.

Собственно, красочный рассказ про бедного русского мишку – это фактически популярный пересказ следующего пассажа из статьи Ильина "Наши задачи": "Подготовляемое международною закулисою расчленение России не имеет ни малейших оснований, никаких духовных или реально-политических соображений, кроме… нелепого страха перед единой Россией... Мы знаем, что западные народы не разумеют и не терпят русского своеобразия. Они испытывают единое русское государство, как плотину для их торгового, языкового и завоевательного распространения. Они собираются разделить всеединый российский "веник" на прутики, переломать эти прутики поодиночке и разжечь ими меркнущий огонь своей цивилизации". (Ильин И.А. Национальная Россия: наши задачи. М. – Берлин: Direct Media, 2017. С. 103)

Судя и по словам, и по политике Владимира Путина, это для него символ веры. СССР – одна из реинкарнаций России, и все они в вечной обороне против козней Запада. Вряд ли стоит ожидать от Путина-историка каких-либо выводов, выходящих за рамки этих представлений. Другой вопрос, чего ждать самой России от гусарских выходок лидера, в чьем представлении несчастному русскому медведю постоянно вырывают когти.