Искусство нецензурного, или Политический язык Зеленского

В политических коммуникациях произошло два важных сдвига. Во-первых, обсценная лексика – попросту говоря, нецензурщина – превратилась в обыденность, стала частью нормального политического языка. Во-вторых, из коммуникаций практически исчезла конфиденциальность. Любой разговор тет-а-тет может стать достоянием общественности в любой момент - даже беседа двух лидеров государств, не говоря уже о рядовых политиках.

Как известно, язык не только описывает реальность, но и создает ее. Поэтому анализ происходящих с языком трансформаций, позволяет глубже понять то, что происходит с нами, его носителями. А происходит с нами нечто крайне важное. Нечто, затрагивающее одну из фундаментальных человеческих потребностей.

Обо всем по порядку.

Начнем с так называемых "пленок Мельниченко". Почти 20 лет назад украинское общество получило достаточно убедительные свидетельства преступного сговора высших должностных лиц страны, повлекшего смерть человека. Хотя и раньше не было секретом ни то, что милиция никого особо не бережет, ни то, что политики фанатично преданы своим и только своим интересам и ради этого готовы идти по чьим угодно головам, пленки все равно шокировали. Отдельно шокировало то, как легко и охотно они там матерятся. Это будто добавило фактуры и достоверности новому знанию, обеспечило максимально плотный контакт с открывшейся реальностью.

В отношении людей, призванных определять правила и законы, по которым суждено жить всем остальным, существуют определенные нормативные ожидания. Это в армии и на стройке мат придает большего веса руководящему слову, там так принято. А в политике принято другое. И спроси у 10 случайных прохожих, прилично ли политику материться как прапорщику, девять из них ответили бы отрицательно.

Хотя очевидно, что границы приличий с тех пор сильно раздвинулись.

Владимир Зеленский еще в статусе потенциального кандидата в президенты запустил флешмоб "ідіть у сраку", который стал дико популярным. На днях он ввязался в дурацкую перепалку с Юлией Тимошенко, намекнув на ее наметившиеся проблемы с весом и в ответ получив еще более толстый намек на знаменитый номер с пианино и спущенными штанами. Примерно в эти же дни разгневанный Олег Ляшко бросил президенту: вы как играли х**м на баяне, так и будете играть. И почти одновременно мировую прессу облетели показания посла США в ЕС Гордона Сондленда о разговоре с Трампом – том самом, где "Зеленский любит вашу задницу". Область таза со всеми ее органами вдруг стала не просто средоточием мировой и украинской политики, а практически вытеснила любое другое ее содержание. На политические темы теперь сложно говорить без отсылки к президентским гениталиям.

С одной стороны, в этом нет ничего крамольного. Представления об определенных частях человеческого тела как о "срамных" не абсолютны, а сконструированы культурой. Для человека как живого существа все органы одинаково ценны – и сердце, и прямая кишка. Для человека как продукта культуры возникает эта напряженная разница, которая прорастает и в языке. Но поскольку современные представления о теле меняются в направлении полного и безоговорочного его принятия, уходит и расщепление языка на дозволенное и запретное. Точнее, в ранг запретного перемещаются другие категории, ранее целиком безобидные.

Но, с другой стороны, "генитализация" политики – это все-таки симптом. Человеческая коммуникация необходимо сложна, поскольку сложны и разнообразны задачи, которые мы таким образом решаем. И эта сложность проявляется в том числе, в сосуществовании "низкого" и "высокого" регистров. "Низкий", представленный в том числе матом, обеспечивает нормализацию энергетического и эмоционального обмена между людьми, позволяет сбрасывать излишки накопившегося негатива. "Высокий" является инструментом целеполагания и развития. И проблема нынешнего момента не в том, что "высокий" и "низкий" регистры вдруг совершенно смешались, поскольку политики сплошь заговорили как прорабы. Проблема в том, что "высокий" регистр исчез совсем. Мы стремительно утрачиваем язык для описания совершенства – того блага, к которому имело бы смысл стремиться и ради которого стоило бы предпринимать усилия, драться, накапливать и сбрасывать негатив.

Более того. Бесконечные прослушки и сливы конфиденциальных разговоров политиков постепенно приучили нас к мысли о том, что все разговоры о "высоком"– это надувательство. Что политика целиком соткана из шантажа, предательства, сговора и алчности. И что те общественные блага, которые все-таки удается достичь политическим способом, являются побочным продуктом основной деятельности. Это горькое, но важное знание, которое опирается на фундаментальные причины и ведет к не менее серьезным последствиям.

Примерно 100 лет назад Зигмунд Фрейд предложил довольно революционное объяснение механики больших политических процессов. Толпа, говорил Фрейд, держится на любви к лидеру и его способности воплощать коллективные представления об идеале. Уникальное чувство сопричастности, солидарности и братства, возникающие между людьми в толпе, – это лишь отраженный свет этой любви.

Однако, доведись Фрейду наблюдать за сегодняшними революционными толпами, он, скорее всего, пересмотрел бы эту теорию. Ведь современные революции – это революции без лидера, сетевые восстания. И вот ведь какой парадокс: лидера нет, идеализировать некого, а братство есть. Все это указывает на глубокие изменения в отношениях человечества с собственными представлениями о совершенстве. По крайней мере в политике и отношениях власти крепнет понимание, что не боги горшки обжигают. Вернее сказать, крепнет разочарование, но за ним должно последовать и понимание, и все более смелое присвоение ответственности и контроля за происходящим все большим количеством обычных людей.

Ну а стремление к совершенству никуда не исчезло. Оно просто из политики переехало в Instagram.

Републикация полной версии материала запрещена (без письменного разрешения редакции)