Забужко, Бродский и ночь на 24 февраля. Фрагмент из книги Павела Решки

В конце декабря во львовском издательстве репортажной и документальной литературы "Човен" выходит в свет важная книга известного польского репортера и военного корреспондента Павела Решки "Столик с видом на Кремль" – честный разговор о природе и причинах "отрухлявливания России" сквозь украинские события 2014-2024 годов.

"Столик с видом на Кремль" – это не репортаж, убеждает автор, хотя и описывает реальные события и реальных людей. Возможно, с журналистской точки зрения эта книга и не является репортажем, зато с литературоведческой – это автобиографический роман с кольцевой композицией и огромным количеством прямых и зашифрованных цитат.

"Столик с видом на Кремль" – это приглашение в гости. Павел Решка зовет читателя на собственную кухню прежней жизни, чтобы выпить кофе и еще раз заглянуть в свое (наше?) прошлое. Возможно, есть что-то, что нужно переосмыслить и проговорить. Наверное, кое-что нужно записать, а потом с карандашом перечитать, чтобы в конце концов можно было перевернуть страницу.

Liga.net публикует фрагмент книги.

[…]

– Где мне сесть?

– Где вам удобно.

– Мне все равно. Я хотел бы, чтобы вам было удобно.

– Мне было бы удобно в Киеве, без российских танков.

– Спасибо, что нашли для меня время.

– Вы вписаны в расписание, составленное две недели назад. Я его привезла еще из прежней жизни.

***

Тапочки с помпонами не подходили к изысканному вечернему платью. Макияж – к взлохмаченным волосам. Она металась по отельному номеру: окно, стол, спальня, диван, кресло. Ее микромир тонул в беспорядке. Хаос был формой алиби.

– Я здесь только в рамках продвижения книги "Планета Полынь", – повторяла она лихорадочно. – Расписание расписано до завтрашнего обеда.

– А потом?

– Потом я уже нигде, подвешенная в пустоте.

В Варшаву Оксана Забужко не взяла даже ноутбук.

– Еду всего на два дня, не буду им пользоваться. А если возникнет что-нибудь срочное, напишу на айфоне.

На рассвете 24 февраля айфон зазвонил:

– Любимая, началось. Бомбят.

Трансляцию обращения Владимира Путина "О проведении специальной военной операции" российское телевидение начало в 5:30. "Мы с вами знаем, что подлинная справедливость – в силе и правде, которая на нашей стороне", – говорил он, а его танки двигались в сторону границы. На украинские города падали ракеты.

Киев побежал в метро – спрятаться под землей.

Кристина Бердинских, журналистка, с которой я дружу, описала это шестью словами: "Дети, коляски, псы, коты, пенсионеры и хипстеры". Мини-репортаж о начале войны. Я прочитал его Забужко.

– Хипстеры? – переспросила писательница.

– Что с ними не так?

– Что они делают в метро?

– Наверное, как все, боятся бомб.

– А, ну да.

Вдруг они предстали перед моими глазами. Выбегали подвыпившие из модного бара "Купидон". Под завывание сирен, быстро, дворами вниз. От Пушкинской до Крещатика. Падали на лестнице подземного перехода. Сцена, в которую до 24 февраля не поверил бы ни один из ее участников. Несмотря на все предупреждения, доказательства, данные разведки, трудно было поверить, что Кремль действительно сбросит бомбы на город.

В Москве уже давно были у власти преступные типы, отставники КГБ, ответственные за наемные убийства и политический террор. Все это понятно. Но обстрел города ракетами – это уже совсем другой уровень.

– Вы видите перед собой идиотку, выехавшую из Киева с ручной кладью, – говорила ошеломленная Забужко.

Я сказал ей, что, наверное, поступил бы так же. Не поверил бы, что Путин может отдать приказ совершить налет на Варшаву. Хотя и не смог бы рационально объяснить, почему я так считаю.

***

В каком-то смысле война была сюрреалистической. Путин в речах повторял, что украинцев не существует. Их нет, а в Киеве и Одессе, в Сумах и Львове живут обычные россияне, которые вместо "ґ" говорят "г". Если украинцев нет, почему он погнал на них танки?

– Придерживаясь этой линии, можно сказать, что и вас, сударыня, тоже нет, – попытался пошутить я.

– Он ненормальный, правда? Как и каждый серийный убийца, – серьезно ответила она.

В конце концов Оксана Забужко перестала метаться по комнате, но не выпускала телефон из рук. В Киев ничего не летало и мало что ездило. Единственным мостиком, соединявшим ее со страной, стал айфон.

– Мы живем в зловонную эпоху, – вздохнула она. – Пока Путин не способен проглотить Украину. Пока он этого не сделает, Европа может представить себе, что belle époque еще не закончилась. Может радоваться, что благодаря богатым россиянам в Сен-Тропе хорошо раскупают духи.

В каком-то смысле "Планета Полынь" – об этом. Об отрухлявливании человека.

***

Атмосфера была как на встрече, происходящей по важному и печальному поводу. Все насупленные, мрачные и могут говорить только об одном. Надо было вырваться из заколдованного круга.

***

– Я прочитал то эссе об Иосифе Бродском.

– И?

– Не представлял, что он был таким хамом.

Забужко рассмеялась. Внезапно, громко.

– Уууу, вы бы удивились. Он был гораздо большим хамом, чем вы себе представляете. Мы начали говорить о Бродском, русской литературе и Петербурге.

***

Петербург мне не нравился. Ходя по богатым проспектам, я не мог забыть, что они возведены на человеческих костях. Переулки воняли мне мочой и недотравленным алкоголем. Петербуржцы – как по моему вкусу – пили дико, отвратительно. Дома, в подворотнях, в дорогих ресторанах и в скверике в самом центре города, на пересечении улиц Некрасова и Маяковского, у гранитного бюста последнего. На южной стороне правили старые, закаленные в боях алкоголики. На северной – молодые адепты пьянственного искусства. Две среды держались друг от друга на почтительном расстоянии.

Скверик напоминал уличный театр. Полный актеров, но лишенный зрителей. Люди проходили через него безразлично, быстро, не обращая внимания на спектакль. А там обычно происходило многое. Актеры бились, ползали по-пластунски. То мочились на поэта Маяковского, то обнимали его и что-то шептали ему на ухо. Беззубые женщины отчаянно искали новых друзей и спонсоров.

– Где мой дом?

– Что?

– Спрашиваю, как мне дойти домой. Дай закурить!

– Пожалуйста.

– Ага, спасибо. И еще на вино.

– На вино нет.

– Да ладно. Дай на вино.

Их глаза полны скорби. Каждый, даже самый черствый, начинал нервно копаться в карманах.

– Спасибо!

– …

– Мало! Брось еще десяточку.

– …

– Спасибо. А теперь скажи мне, кто ты по зодиаку?

– Телец.

– Надо тебе знать, мой телец, что я живу здесь недалеко.

***

Бродский превращал Петербург в поэзию:

"…можно писать и читать без лампы в два часа ночи; озии зданий, лишенные теней, с окруженными золотом крышами кажутся фарфоровым сервизом. Так тихо вокруг, что почти можно услышать, как звякнула, упав, ложка в Финляндии. Прозрачно-розовый оттенок неба такой светлый, что голубая акварель реки почти не может его отразить. И мосты разведены, будто бы острова дельты разъединили руки и медленно двинулись по течению в Балтику. В такие ночи трудно уснуть, потому что слишком светло и потому что любому сну далеко до этого явления. Когда человек не отбрасывает тень, как вода".

Даже коммуналка, в которой гнездился Бродский, становилась поэмой. Коммуналки возникли вследствие того, что советская власть в Питере вселяла в большие аристократические жилища по несколько не связанных между собой семей. Общая кухня, общая ванная, общий коридор. Комнаты в анфиладе переполовинили фанерными стенами. Затем каждую из них делили на еще меньшие клетки, где родители отгораживались от детей, что подрастали и создавали собственные семьи.

"Если в пространстве заложено чувство бесконечности, то не в его протяженности, а в его сжатии", – писал Бродский, живший с родителями на Литейном проспекте, 24, где им на троих принадлежало "полторы комнаты".

***

В XXI веке в "полторы комнаты" можно было войти. Но тайно и потихоньку. В коммуналке Бродского все еще жила давняя соседка. Обиженная, потому что старая Бродская курила на общей кухне, а ее кот будто бы поцарапал ножки кухонного стола.

– О переезде она не хочет и слышать. Ни за какие деньги. Мстит Бродской за поцарапанный стол, – шептала мне в кухне на ухо Нина Попова, директор музея Ахматовой. Попова мечтала, чтобы и у Бродского был над Невой свой музей.

***

Бродский в описании Забужко был не таким утонченным, как в эссе. Она познакомилась с ним в 1991 году на поэтическом вечере в Гарварде: "Сам Бродский! живой, из плоти и крови — невероятно! Во время банкета поэт стоял с сигаретой на лестнице. Один как перст. Они разговорились.

"Задним числом, вполне предполагаю, что он просто хотел мне понравиться", – написала Забужко и добавила, что вечер не имел продолжения.

В следующем году они пересеклись на форуме в Ратгерском университете: "Кто-то из знакомых указал ему на меня: "Оксана Забужко, из Украины". – "Мы уже встречались – в прошлом году, в Гарварде", – щебетала я…

– А я вас не помню… Где это – Украина?

Замершая в ожидании клака зашуршала довольным смешком.

– Can't you see? – весело прощебетала я и сделала два беззаботных взмаха: один в его сторону, другой в противоположную: там, слева от меня, сидел Чеслав Милош, с которым мы перед тем разговаривали. – Все еще там же, между Польшей и Россией!

Господин Чеслав громко засмеялся – спасибо ему, гораздо сердечнее, чем стоило это жалкое квазинарцистическое остроумие, и его смех поддержали: инцидент разрядился, не успев оформиться.

Больше я с Бродским не знакомилась.

***

Забужко рассказала, что Милош повел себя тогда прекрасно:

– Он окружил опекой не только красивую девушку, но и украинку, нуждающуюся в помощи в месте, где ей не рады. Импреза была очень русофильской.

– Ладно, я спрошу вас прямо. Бродский так отомстил за тот вечер в Гарварде?

– В Гарварде он элементарно клеился ко мне. Кто знал Бродского, тот, прочитав мое эссе, сразу догадался, какова была ситуация. Потом мы шутили, что стихотворение "На независимость Украины" он написал из-за меня, потому что чувствовал себя обиженным.

– То есть?

– Если ты мне не дала, оставайся со своим Шевченко. Во всяком случае, он был ужасным хамом. К тому же знал, с кем может позволить себе хамство, а к кому подлизаться. В этом – весь Иосиф Бродский.

– "На независимость Украины" – это, однако, не в его стиле: "хохлы", "вертухаи", "бугаи", "на три буквы". Я не мог поверить, что это он написал, хотя, без сомнения, это он, – сказал я.

– Знаете, всюду этот литературный образ России. Наташа Ростова, бал, – ответила Забужко с упреком.

– А на самом деле?

– Нет Наташи, нет бала, есть только ГУЛАГ.

***

Украина просто не хотела и дальше оставаться частью ГУЛАГа.

Она намеревалась пойти в собственном направлении. И как-то наверстать утраченные годы своего несуществования на картах и в европейском сознании. Благодаря "Планете Полынь" мне пришла в голову такая метафора: Украина словно была вырезана из семейной фотографии, для которой позировали все европейские народы.

***

Пластичный образ, не правда ли? Европа позирует! Красивые дамы в шляпках. Выглаженные господа в цилиндрах. И пустое место, которое никто – кроме самих украинцев – не замечает.

[…]

Павел Решка – репортер, расследователь, военный корреспондент, один из известнейших журналистов современной Польши.

Автор многих репортажных книг и книг-расследований, самые известные из которых "Место после империи", "Моя война", "Далеко от Вавеля", "Далеко от любви", "Жадность. Как крупные компании обманывают нас", "Черные люди", "Малые боги. О бездушии польских врачей", "Малые боги 2. Как умирают поляки".

Работал в Rzeczpospolita, Dzyennik, Tygodnik Powszechny, Newsweek Polska.

С 2019 года – журналист еженедельника Polityka.

Лауреат премии им. Дариуша Фикуса (2005). Трижды лауреат престижной премии Radio ZET им. Анджея Войцеховского (2010, 2018, 2022), в последний раз – за цикл репортажей о войне России против Украины.

Лауреат специальной награды Радио ZET "Журналист десятилетия" (2019).

Многократный победитель конкурса Grand Press.

***

Книга выходит на украинском языке при поддержке Польского Института в Киеве.