"Я могла взорвать себя". Каково это – быть девушкой на фронте и зачем ей там крутая тачка

"Нам передали по рации, что на позиции прямое попадание, двое раненых. Мы выехали на нашей "буханке" (УАЗ. – Ред.). Затягиваем ребят в машину, газуем. Дорога разбита, идет обстрел, нас бросает из стороны в сторону. Бойцы лежат почти друг на друге, потому что не хватает места…

Медицинские машины – огромная проблема. Да, "буханка" проедет везде. Но в ней спасти человека тяжело. Ломается она часто, а в мороз мы ее едва заводили. О капельнице, швах и думать нечего. Максимум – закрыть рану, перевязать, укрыть термоодеялом и не давать заснуть. Там нужна медицинская бронированная машина!"

Это фрагмент из рассказа медсестры ВСУ Светланы Шпилки (позывной – Шаманка). Ей 25 лет. 16 из них девушка прожила в Чехии. Там же окончила медицинский колледж. Работала в разных больницах Чехии и Великобритании – в хирургическом, урологическом, инфекционном отделениях.

После полномасштабного вторжения решила, что ее навыки больше всего нужны в Украине. В первые дни большой войны стала добровольцем ВСУ. С того момента прошла фронтовой путь на Николаевском, Херсонском и Бахмутском направлениях.

Темноволосая улыбающаяся девушка в хаки… Вокруг рюкзаки, одежда, коробки с медициной – обычный упорядоченный хаос боевого медика на ротации. Периодически в комнату кто-нибудь заходит. Тогда Светлана раздает краткие указания типа "возьми с собой поесть", "наберите меня оттуда", "вот сюда занесите, пожалуйста".

Далее ее прямая речь – об аде битвы за Бахмут, выборе и упрямстве.

 ПО ДОРОГЕ НА ВОЙНУ

Начало вторжения я пропустила. Накануне допоздна работала, устала. Спала крепко, ночью телефон разрядился. Проснулась только в обед, включила, а там десятки пропущенных… Потом встретилась с двоюродной сестрой. Мы смотрели видео из Украины. Я плакала.

25 февраля зашла в армейский магазин. Выбрала черный рюкзак, высокие берцы, тактические брюки.

Вообще-то я хотела стать десантницей в чешской армии. Это очень интересная профессия, которая "ложилась на характер". Я в постоянном движении, всегда имела по две-три работы. В десанте почти нет девушек, и мне хотелось быть среди первых. А еще вы там прыгаете с самолета! Я очень тщательно готовилась, сдала все физические и психологические тесты. Даже побрила голову налысо. Осталось подписать контракт и ехать на курс молодого бойца. Но…

В ночь на 28 февраля парень, помогавший перевозить беженцев по Чехии, довез меня до украинской границы. До сих пор помню этот сюр: в Украину едет только наша машина, а навстречу – бесконечные колонны. В Ужгород завозил случайный мужчина.

В десять утра меня подбросили в военкомат. Я — вся в черной одежде, тяжелых берцах, только красная шапочка на голове. Как парень вообще, если бы не фигура. Некоторые из тех, кто тогда был в очереди, а позже оказался со мной в одном подразделении, рассказывали, что сначала решили, что я наркоманка какая-то. Лишь потом, как разговорились, поняли, что нормальная, просто упрямая.

Мне отказали. Сказали: "Ты что, девочка, война – это не шутки, иди себе". Но куда там. Я спала в гостинице напротив, к утру приходила и целый день стояла в очереди. Военные сердились. Я уговаривала. Наконец направили в Мукачево.

В Мукачево начштаба тоже пытался от меня избавиться. Иди, мол, домой, девчонка. Ага. Я 1000 км проехала и три дня прожила под военкоматом, чтобы домой ехать? Убедила. Уже в конце начальник говорит: "А как ты собираешься там мыть голову, а? Там тебе не СПА-салон!" Я молча снимаю красную шапку. Он смотрит на побритую голову и такой: "Да и ...б твою мать! Да что это?" Ну и все, взяли.

Так я оказалась в механизированной бригаде на позиции санитара.

Первоначально наш батальон поставили держать оборону на Волыни. Тогда ждали, что Беларусь нападет. Мы с побратимами-медиками распределяли медикаменты, комплектовали аптечки.

Хотя я упорно лезла в армию, мне было очень страшно. Больше всего боялась своих неадекватных реакций. Потому что как медсестра я видела разные ранения, но это были гражданские ситуации — бытовые или после ДТП. А как будет здесь?

Месяц мы были на Волыни, после чего поехали на Николаев. На этом направлении находились восемь месяцев. Там я считала, что все происходящее – это и есть самое страшное. Потом поняла, что в Николаеве работы было сравнительно немного.

Когда россиян отбросили из Херсона, мы перебрались поближе к городу. На побережье залива разминировали территорию, держали оборону. В декабре нас перебросили на Бахмут.

СОВСЕМ ИНОЙ БАХМУТ

Первый месяц мы дислоцировались в центре Бахмута. Потом нас перевели в село рядом. После месяцев в окопах городские бои – это очень тяжело. Здесь вообще все было по-другому.

Во-первых, под Херсоном позиций было меньше, наши ребята за восемь месяцев изучили их. В Бахмуте все постоянно менялось: то россияне подошли, то мы их отбросили, и так по несколько раз в неделю. Хаос. Много эвакуационных позиций. У нас постоянно ломались машины, их не хватало.

В Николаеве было еще легче, чем в Херсоне: на эвакуацию выезжали ребята из моей медчасти, привозили мне раненых в стабпункт, я перевязывала, ставила капельницы. А если состояние критическое, могли везти сразу в больницу, которая была относительно близко. Да, город обстреливали, но не непрерывно. В Бахмуте же больница была далеко, да и страдала от обстрелов. Окружающие города и села – под огнем.

Во-вторых, совсем другие ранения. И их становилось все больше. Если на юге это были преимущественно осколочные, то к минам и ракетам добавились пулевые – из-за ближних боев.

В Николаеве бывало такое, что мы за месяц выезжали два или три раза. Иногда и это было лишним, ведь ранения оказывались легкими. Я постоянно корила себя: мы ничего не делаем, надо ехать дальше, спасать! В Бахмуте я это переоценила полностью.

Первоначально в нашей медчасти было пятеро медиков и пятеро водителей. Все время до ротации ребята выезжали постоянно и были сработаны. Но в начале бахмутского периода наши эвакуационные бригады одна за другой попали под обстрелы. К счастью, все живы, но ранены, некоторые тяжело.

Есть командир, но он не выезжает. Еще два медика остаются принимать соматических больных. Так что буквально через неделю нас стало трое: один водитель, один молодой хирург и я. И на нас троих легла вся эвакуация батальона в эти два месяца.

ПЕРВЫЙ ВЫЕЗД

В моем первом же выезде умер боец. Нам передали по рации, что на позиции – прямое попадание, двое легких раненых. Мы выехали на нашей "буханке" (УАЗ. – Ред). Вытащить на точку эвакуации раненых не могли, поэтому мы должны были подъехать прямо на позицию.

Вокруг свистит, дроны летают, идет большой бой. Мы приезжаем и понимаем: там уже двое мертвых и двое очень тяжело раненых. Я кричу, что нам неправильно передали информацию.

Мы затаскиваем ребят в машину, газуем. Дорога разбита, идет обстрел, нас бросает из стороны в сторону. Бойцы лежат почти друг на друге, потому что не хватает места. Быстро осматриваем.

Он закатывает глаза – и все. Несколько минут. Молодой парень. Турникеты у него были, поэтому, скорее всего, взрывная волна повлекла за собой сильную внутреннюю травму, несовместимую с жизнью.

Первого мы стабилизировали, перевязали рану, обезболили, завернули в термоодеяло. Завезли ребят в стабпункт.

На обратной дороге меня накрыло. Сидишь и думаешь: что я могла сделать, чего я не учла? Я позвонила своим ребятам, которые были на лечении. Рассказала ситуацию. Они успокоили меня и поддержали. Сказали: "Ты сделала все, что могла в этой ситуации. Не казни себя и сосредоточься на задаче".

В тот день мы выезжали еще раз и спасли еще двоих.

БУДНИ БОЕВОГО МЕДИКА

Практически без опыта эвакуации я стала чуть ли не главной в подразделении по этому направлению. Мы спали в брониках. Бывали дни, когда не успевали поесть. Четыре недели подряд мы не могли помыться: нас никто не отпускал, потому что некому было заменить.

Каждый день медика-эвакуатора отличается. Если более-менее спокойно, то так: дежурство на рации по два часа, ранний подъем, кто завтракает, кто только кофе пьет, докладываем ситуацию, проверяем готовность на выезды, забираем посылки, если есть. Затем вызовы на эвакуацию, после чего едим. Ближе к ночи стараемся отдыхать, распределяем новые дежурства на рации.

Но в Бахмуте мы постоянно были в движении. Выезды по 7-8 раз в день. Потери. Ранения очень тяжелые, как и точки эвакуации – россияне были очень близко. Меня часто вызывали в штаб, мы меняли позиции, эвакуационные точки. Несколько раз выезжали на эвакуацию ночью — были приборы ночного видения, на которые собрали много средств.

Не могу сосчитать, сколько прошло через помощь. За неделю это могло быть до тридцати человек – когда больше, когда меньше. Большинство из тех, кого мы с ребятами эвакуировали, выжили. Вокруг были люди из других бригад, поэтому забирала я не только наших, а еще из 3-й, 80-й, 120-й, 123-й.

Первое время я очень возмущалась и кричала, что кто-то не умеет что-то делать, а время идет. Иногда даже не успевала перчатки надеть — это неправильно, но под обстрелами каждая секунда как последняя: нужно ехать как можно быстрее, чтобы и человека спасти, и самому не погибнуть.

Надо, чтобы у каждого была аптечка, чтобы думали о себе и побратимах. Наши уже умеют накладывать турникеты себе и побратимам – а это главное. Иногда даже перевязывали, окклюзионную наклейку накладывали. Но зависит от человека. Кто-то способен на это, а кто-то в шоке и даже о турникете забудет. Кто привык к стрессу, а кто блюет, кричит или сидит в ступоре.

ЛУЧШЕЕ СМЕРТЬ, ЧЕМ ПЛЕН

Была ситуация, когда я испугалась больше всего. Мы едем на эвакуацию, и наша мотолыга (МТЛБ от "многоцелевой транспортер легкий бронированный". – Ред.) взрывается на полпути. Чтобы переждать обстрел, мы бежим в блиндаж к ребятам из соседней бригады.

Я перевязываю раненого, и здесь мы все слышим близкую автоматную стрельбу. Ребята говорят: наших с той стороны нет. По рации передают, что орки уже близко, только непонятно, откуда именно они подходят. А стрельба приближается. Ребята говорят, что это орки и подходят.

Мне становится очень страшно. Нас семеро. Начинаем считать, хватит ли нам гранат, чтобы подорваться, если не получится отбиться.

Напряжение безумное. В конце концов, один из ребят выходит разведать, кто же это приближается. Оказывается, это стрелял кто-то из их команды – сбивал орковский дрон и не предупредил по рации об этом.

Мы выдохнули. Но это ощущение, что я могла взорвать себя пару минут назад, – ужасное. Побратимы говорили, что им тоже было очень плохо.

За все время службы я не видела орков. Их позиции издалека – да, но не людей. Однажды, когда мы были на стабпункте, к нам привезли двух раненых россиян. У меня не было желания идти и смотреть на них.

"ЛЮДИ ДУМАЮТ, ЧТО СДЕЛАЛИ БЫ ЛУЧШЕ"

Тяжелее всего бывает от морального френдли файер. Иногда люди не понимают, что не все зависит от медика. Звонят побратимы погибшего и говорят, что я не спасла его, а надо было сделать так и так – и он бы жил.

Была ситуация: бойца сильно ранили в артерию в тазовой области. Хотя мы приехали быстро, он потерял слишком много крови, и уже было ясно, что мы его не спасем. Мы пытались, но небольшой шанс был, только если в первые секунды ему начали бы останавливать кровотечение. А так – никак. После этого случая мне не раз звонили и говорили, что я его убила. Дошло до того, что мой парень уговорил меня изменить номер.

Люди думают, что сделали бы лучше. Но там и тогда их не было. Они думают, что мы боги, что, простите, у бойца оторвет голову, а ты приклеишь ее, и все будет хорошо.

Когда погибает кто-то из батальона, кого я не очень хорошо знала, – это больно. Но не так больно, когда это тот, кого ты знаешь близко, с кем рядом девять месяцев изо дня в день. Знаешь, чем он жил, какая у него семья.

Бывает, что настолько винишь себя, когда кто-то умер, что не можешь ехать и помогать от страха, чтобы это не повторилось. Мои побратимы говорили, что у них было такое же — и это меня поддерживало. Приходится переживать это состояние и идти дальше. Спасать, чтобы кто-то мог вернуться живым.

ЖЕНЩИНА НА ВОЙНЕ

С формой, амуницией, едой в армии все хорошо. Но как девушка я могу пожаловаться – мне все выдавали как парню. Ботинки 42 размера, форма совсем большая. Поэтому себе покупаю сама или достаю через волонтеров.

Некоторые мужчины не любят, чтобы в армии были женщины. Мне какое-то время не доверяли и не считали, что я могу кого-то спасти. Были люди, которые мне говорили, что я только за карьерой пришла — хотя я простой солдат. Но за этот год, особенно за два месяца под Бахмутом я доказала, что могу делать свое дело.

Я знаю, какую роль играю. Ребята рассказывали, что когда я выходила на связь по рации, им становилось легче, веселее просто от женского голоса. Легче, когда они со мной просто поговорят или я им сварю супчик, иногда немного пофлиртуем – это ведь здоровая история. Мы с побратимами пережили много сложных ситуаций. Сейчас мы как вторая семья.

Война усиливает как лучшие, так и худшие качества человека. Кто-то будет зол за то, что я это скажу, но, к сожалению, некоторые люди даже во время войны все равно воруют, передают домой вещи, которые нам нужны – медикам или военным.

Кто-то здесь не ради того, чтобы спасти Украину, а ради погон, медалей, раскрутки бизнеса. Им все равно, что наши побратимы гибнут. Это убило мою наивность, потому что я пришла защищать страну, как "дурочка с переулочка".

Трижды на меня пытались сексуально напасть. К счастью, все обошлось, меня поддержали побратимы. И эти нападающие больше с нами не служат. Зло совершают конкретные люди, пользующиеся служебным положением. Их нужно наказывать.

Что меня волнует? Раненым не дают реабилитацию 30 дней. Возвращают назад тех, кто уже не может ни воевать, ни списаться. Пока воюешь, все хорошо. А если физически уже не способен воевать, отношение меняется. Но почему? Это неправильно и это нужно искоренять.

Я поражена тем, как много прекрасных личностей встретила. Поразили волонтеры — привезли мне полностью упакованный медицинский автомобиль. Поразили люди, которые приняли нас в Херсоне, кормили нас, открыли свой дом для нас. Впечатлили местные детки, которые приходили меня поздравить с 8 марта.

Впечатлила дружба, которая складывается у нас в батальоне. Не со всеми, конечно, но с самыми близкими. Есть взрослые мужчины, которые ко мне относятся как к дочери. Мой отец умер, когда я была очень маленькая, я знаю, как это тяжело быть без отца. И когда я еще в Чехии думала ехать на войну, то понимала, что могу помочь вернуться чьему-то папе, брату, сыну, мужу живыми и здоровыми.

Люди заботятся обо мне, я о них. За это стоит воевать. За всех этих добрых людей стоит бороться и отстаивать страну.

ОТНОШЕНИЯ

У меня здесь есть близкий человек. Даже чуть-чуть отношения на войне — это хорошо. Когда есть поддержка того, кто здесь и понимает нюансы событий, это очень выручает. Мама и родные, конечно, поддерживают. Но понять всю глубину происходящего на фронте им трудно.

Бывает, что я закрываюсь и ни с кем не разговариваю. Война повлияла на меня. Я стала не такой веселой и жизнерадостной, какой была раньше. Более нервная, задумчивая. Общение со своими помогает все преодолеть и идти дальше.

Иногда вспоминаю свое прошлогоднее желание стать десантницей. До войны я любила стрелять, регулярно ездила тренироваться. Сейчас все очень изменилось: у меня пропало желание к чему-либо, кроме медицины. А потом хотела бы стать боевым инструктором. Поскольку то, чему нас учили, порой совсем не совпадает с тем, в каких ситуациях мы оказываемся.

Мы каждый день помним, что можем умереть. Поэтому стараемся жить сегодня и делать все, чтобы этот день завершился как можно лучше.

Парни реагируют по-разному. Кто более открыт, кому помогает общение с семьей. Кто становится агрессивным. Кто замыкается в себе, а кто кричит, что ничего не боится. Есть те, кто склонен выпить или подраться. Мне иногда тоже хочется напиться и забыться.

Наша работа тяжелая. Поэтому я, например, не очень обращаю внимание на то, что кто-то напился или поругался. Мы правда многое пережили: год без семьи, без нормальных условий. У каждого из нас кто-то погиб. Потому ребят можно понять.

Но в основном все справляются хорошо. Мы поддерживаем друг друга: общаемся, слушаем музыку, смотрим фильмы. Ссоримся и миримся.

Пожелания

Хочется передать гражданским быть добрее друг к другу. Больше ценить жизнь, быть с семьей, делать то, что хочешь. Многие живут на работе, которую не любят, с теми, кого не любят, дружат с теми, с кем не хотят, – ориентируются на то, что люди скажут. Может, это клише, но мне все равно хочется, чтобы люди больше прислушивались к своим желаниям и следовали своим мечтам. Думать о себе – это слушать себя.

Что касается меня, идти служить было только моим выбором. Да, война никому не нравится. Но то, что я делаю, помогает мне тоже. Я хотела этого.

Ты можешь помогать откуда угодно, чем угодно. Ты должен помогать хоть как-нибудь. Не должно быть такого, что человек отсидится спокойно, а потом вернется на все готовое, за что боролись и умирали другие. Найдите свое место и включайтесь в общую борьбу.

Военным хочу сказать, чтобы держались. Вы все – большие молодцы и классно делаете свою работу. Может быть, победа будет не так скоро, но будет. Желаю, чтобы с вами всегда были Бог и вера. Чтобы вы умели накладывать турникет себе и побратимам. И чтоб никогда не пришлось использовать свою аптечку.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Несколько недель назад батальон, где служит Светлана Шпилка, вывели из Бахмута на восстановление. Бойцы отдыхают, принимают пополнение, тренируются на полигоне. У Светланы тоже множество задач: проверить комплектацию аптечек, закупить медикаменты, принять волонтерские посылки.

Из самых приятных "передач" – сделанный под медевак Nissan Pathfinder. В машине есть специальная кровать для удобной загрузки раненых, дефибриллятор, кислород, автоматические капельницы. Автомобиль по указаниям Светланы переоборудовали и покрасили польские волонтеры, пригнали украинские, а профинансировал все это "Фундация Течия".

"Волонтеры Андрей и Елена, которые завозят автомобили из Польши, расспросили, что я хотела бы видеть в машине. Но даже не думала, что она приедет. Целая цепочка людей сработала, потому что им просто понравилась моя история", — говорит Шаманка.

Евгений Шишацкий, специально для LIGA.net