Станислав Асеев: когда на самом деле закончится война на Донбассе. Эссе об улыбке

Автор – украинский писатель и журналист Станислав Асеев. С началом войны на Донбассе Асеев остался в оккупированном Донецке и писал оттуда репортажи для украинских изданий. В 2017 году Станислав был арестован так называемым МГБ, обвинен в шпионаже, прошел через пытки и следующие два с половиной года провел в плену у боевиков. Большую часть этого времени Асеев содержался в секретной донецкой тюрьме "МГБ" – "Изоляция", о чем после освобождения детально написал в своей книге "Светлый путь: история одного концлагеря". В 2021 году стал лауреатом Шевченковской премии в номинации "Журналистика, публицистика".

Не так давно я получил назад свой дневник. Он описывает самый активный период войны: с лета 2014-го по конец 2016 года и интересен прежде всего тем, что события, требующие осмысления, как оказалось, в моей жизни ещё даже не начались. Глядя спустя пять лет в отлитое ужасным почерком зеркало приходится лишь удивляться, что ракеты у дома и срезанные снарядами верхушки домов по соседству с зажжёнными окнами – только маленькая часть зазеркалья, не больше, чем вот этот абзац:

"Возвращался из Артемовска. Под вечер застрял на Ясиноватском блокпосту. В Горловке подобрали двоих, у одного оказался паспорт, выданный сегодняшним числом. Оба кавказцы, едва говорят по-русски. Маршрутку оцепили "ополченцы", надели бронежилеты и приказали этим двоим выйти. Целый час допроса: пока их допрашивали, как раз был красивый закат. Картину портила разве что надпись "За внученьку Машеньку", которая мелькала у меня перед глазами на одной из досок поста. Кавказцев сняли с рейса и отвели в лесополосу. Нас отпустили. – Рулетка, в которой число "ополченцев" опять не сыграло. (Теряю чувствительность). В Ясиноватой заметил высотный дом, часть которого срезана снарядом, будто масло ножом. В окне, через метр от бетонных ошметков, ужинали".

Читайте нас в Telegram: проверенные факты, только важное

Сейчас многое из "того" дневника уже мне неясно. Вернее сказать – неясно, в чём состояла здесь мысль, проблема, ведь это была "всего лишь" война. С ракетами, трупами, минами, пустыми полками магазинов, дорожными сумками для спуска в подвалы, крестовым скотчем на окнах, танками мимо клумб с донецкими розами, но всё же – война. Всё это вписывалось в её рамки, а то, что будет за ними ещё только ждало впереди. Но главная иллюзия, которая проступает сквозь дневниковые строки, – не война, а её окончание, которое в далёком 2014-ом наивно связывалось с победой на фронте и жёлто-синим флагом над донецкой ОГА. Дневник буквально пропитан весь этой мыслью – вот-вот всё закончится. Пока действительно всё не кончилось, но уже – для меня.

Эта мысль о победе на фронте как победе в войне стала очевидной иллюзией только со временем – когда стало ясно, что интоксикация смыслами "русского мира" не выводится массивным огнём артиллерии. Более того, победа на фронте ведёт к определённому парадоксу – вам возвращают то, что у вас и так уже было, только теперь из этого сделали ценность, вроде обычной еды после лагерной пайки. Эмоции эйфории сменяются благодарностью (не обязательно врагам – богу, судьбе, жизни etc.), позже – фрустрацией и привыканием. Вы снова вошли в ритм обыденной жизни и в лучшем случае вернули своё. Но эта "игра" вовсе не в ноль – она всегда в минус для победивших, вот почему говорят, что в войне победить невозможно. Если зло не наказано и не осудили – победа будет лишь в новостях, которые не объясняют вообще ничего.

К примеру, я хорошо помню слова человека, который всего пару недель как попал в "Изоляцию". Я как-то спросил его, что он сделает в первую очередь, если окажется вдруг на свободе. "Не поверишь: упаду на колени и поцелую землю" – ответил он мне. И не шутил. Разве этот ответ – о флаге над зданием? Или о возвращённой квартире? О вкусной еде? Ущерб – если можно так выразиться – здесь в положении, которое трудно себе даже представить. В чём-то, что превращает такой поцелуй в буквальность, а не метафору для красивой статьи.

На ум приходит мне Виктор Франкл – человек, переживший нацистские концлагеря.

"У меня стоит перед глазами тот товарищ из нашего лагеря, который, засучив рукав и суя мне под нос свою правую ладонь, яростно кричал: пусть мне отрубят вот эту руку, если я не заставлю их кровью харкать! А ведь по сути он был неплохой парень, больше того – надежный товарищ и во время заключения, и позже", – пишет Франкл, описывая реакцию в отношении нацистов одного из только что освобождённых. 

Тяжело не заметить, что Франкл осуждает его, а точнее – модель его мысли. Для него война закончилась всеобщим прощением через прощение личное – колосками свежих посевов, которые он не хотел растоптать на местном поле. Для его товарища – конец ещё впереди. 

Но есть одно "но". Эсэсовцы, мучившие Франкла и миллионы других евреев – арестованы, убиты, стёрты временем в прах. Германия покаялась, "подсудимый полностью признаёт вину"... Комендантов и администрацию концлагерей действительно не заставляли "харкать кровью", – их просто вешали. Раздавленных, побеждённых, иногда – отлавливая даже спустя 20 лет. Среди гор трупов концлагерей это немного, но уже кое-что. Кое-что, потому что даже после этого некоторые немецкие надписи во Вроцлаве были просто сбиты или затёрты: пощёчина в небо от тех, кто не смог дотянуться рукой до щеки.

Но что, если бы эсэсовцы продолжали смеяться? Война каким-то чудом закончилась или просто утихла, – но эти люди не потеряли улыбок на лицах и не были осуждены. Ни судом, ни историей: по большей части на них всем было бы наплевать. Они бы стали "делом евреев", но и среди евреев не всем было бы дело до этих улыбчивых лиц.

Витгенштейн, один из крупнейших мыслителей XX века, сказал бы, что о таком говорить невозможно: всё это вещи, о которых его "Трактат" предлагает молчать. Из того, что кто-нибудь в Йорке голодает, не следует, что мы должны послать им еду. Из страданий другого не следует моего сострадания, если только рассматривать вещи под лупой свободных экономических зон и газовых труб, чью сухую рациональность в последнее время так активно исповедует "старый свет".

И всё-таки об улыбке... Она "неразумна" – в том смысле, в каком "разумен" калькулятивный подсчёт. Например, в движении Сопротивления считалось честью предстать перед расстрельной командой СС, а перед расстрелом полагалось улыбаться. В "Изоляции" практиковали мнимый расстрел: некоторых пленных выводили на улицу и давали автоматные очереди над головой. Насколько мне известно, в тот момент никто из моих будущих сокамерников не улыбался. Улыбка не свойственна лицу перед смертью. Зато охранники искренне хохотали – это их развлекало. Администрация "Изоляции" вообще любила "поржать". Шуточная драка между заключёнными, поцелуй двух "опущенных", весёлые клички для тех, чей член распух от ожогов – вся эта патология смеха присутствует там и теперь.

Таков сейчас тот Донецк, который создан не только трёхцветными флагами. Стало быть – не только наш флаг означает победу в этой войне. Не обязательно быть религиозным, чтобы иметь представление о зле и добре. Но обязательно знать зло для победы. Оно должно звучать поимённо. Только тогда война и страдания могут быть... нет, не оправданы, но хотя бы возмещены.