На весах Миноса. Покойный Чуркин между моралью и ритуалом

Алексей Цветков - поэт, прозаик, переводчик. Уроженец Запорожья, сначала студент химфака Одесского университета, затем изучал историю и журналистику в МГУ. В 1975 году был арестован и выслан из Москвы, эмигрировал в США. Работал на радио "Свобода". Участник ежегодного поэтического фестиваля "Киевские лавры".

Эссе "На весах Миноса" было опубликовано в авторском блоге на сайте InLiberty.

Жизнь состоит из ситуаций, и поведение, правильное или даже обязательное в одной, в другой может показаться неуместным, а то и нелепым. У человека, садящегося за утренний кофе на кухне в смокинге, крахмальной сорочке и бабочке, явно сбиты какие-то настройки. Консьерж, отдающий честь почтальону, путает рода войск. Учителю, завершающему урок тригонометрии пением государственного гимна, могут рекомендовать диспансерную проверку.

Во всех подобных примерах трудно усмотреть прегрешения против морали: это просто путаница в этикете, которым управляется межчеловеческое общение. Но временами трудно определить, где кончается этикет и начинается мораль, поскольку мораль - гораздо более глубинный механизм такого общения. Вот тут и возникает настоящая путаница. Сегодня, когда значительная часть нашей жизни проходит в социальных сетях, она прежде всего в этих сетях и появляется. Это становится особенно очевидным, когда речь заходит об актах гражданского состояния, которые традиционно являются средоточием этикета и обряда, то есть о рождении, бракосочетании, продолжении рода и смерти. Смерть, конечно же, стоит особняком в этом ряду неизбежных, но куда менее огорчительных событий и вызывает наиболее ожесточенные конфликты.

Речь, если кто не понял, пойдет о реакции на скоропостижную кончину ветерана советской и российской дипломатии Виталия Чуркина, в последние лет десять - постоянного представителя Российской Федерации в ООН, где у него сложилась репутация человека, неизменно возглавлявшего обструкцию гуманитарным и миротворческим инициативам Запада. Моя собственная память простирается гораздо дальше в прошлое: я помню его еще молодым первым советником посольства СССР в Вашингтоне в пору чернобыльской трагедии, когда он, с его нетипично беглым английским языком, был частым гостем на американском телевидении и старался всячески преуменьшить масштабы катастрофы - в конечном счете, как мы знаем, безуспешно. В годы перестройки в штате российского МИДа, который в ту пору возглавлял либерал ельцинского призыва Андрей Козырев, Чуркин тоже перестроился в либеральную сторону и неоднократно выступал, в том числе на радио "Свобода", в защиту жертв гражданской войны в Югославии, где был специальным представителем президента РФ, но в 2015-м он наложил вето на резолюцию Совета Безопасности ООН об осуждении геноцида в Сребренице в ознаменование 20-й годовщины трагедии. Иными словами, перед нами давно знакомая траектория колебаний вместе с генеральной линией.

Реакция на его кончину радикальным образом поляризовала сетевую аудиторию, и вряд ли могло быть иначе: он был представителем государства, не вызывающего особых симпатий у многих соседей, да и не только соседей, и особенно резкие отклики, как и следовало ожидать, раздавались с украинской стороны. Официальная российская реакция была, естественно, хвалебной и скорбной, в этом тоже нет ничего странного. Куда любопытнее, с этической точки зрения, разделение во мнениях внутри сегмента, который с некоторой натяжкой можно отнести к российскому либеральному флангу.

Широко известное старинное правило, которое обычно формулируется как "О мертвых либо хорошо, либо ничего", - оно, конечно же, возникло не в социальных сетях, а восходит к глубокой древности. Поди пойми, кому принадлежит именно такая формулировка, но она, скорее всего, развилась из афоризма спартанского мудреца и стихотворца Хилона, о котором писал древнегреческий биограф Диоген Лаэрций. У Хилона, однако, она отличается в существенном пункте: "Не говори дурно об умерших" - про заключительное "ничего" там ничего нет, а ведь именно на нем настаивают те, кто осуждает посмертных хулителей, понимая, что похвалы от них ждать уж точно бессмысленно.

Тут, по крайней мере со стороны православного контингента, есть как бы псевдохристианский пафос, возможная отсылка к евангельскому "Не судите, да не судимы будете". Но в этих текстах нигде ничего не сказано именно про мертвых - заповедь явно относится к живым. И в этом есть известный смысл, потому что у живого всегда есть возможность раскаяться и исправиться, тогда как смерть подводит финальную черту, после которой уже ничего нельзя изменить. Но как раз в праве судить живых большинство из нас, включая верующих, себе не отказывает, а мертвым почему-то перепадает нигде не прописанная льгота. В любом случае, большинство критиков неуважения к чужой смерти следуют скорее Хилону, чем Иисусу.

Эти критики, похоже, смешивают дискурсы, ритуальный аспект смерти с моральным. Не подлежит сомнению, что афоризм Хилона относится именно к первому, обретает смысл только в нем и что правило, которое Хилон формулирует, соблюдалось задолго до него. Если вы приглашены на чьи-то похороны и приняли это приглашение, выступать на них с поношением покойного будет в высшей мере бестактно именно с ритуальной точки зрения, а моральная здесь в расчет не входит. Именно поэтому мы освобождаем в таких случаях от моральной ответственности членов семьи покойного: если жена приходит на похороны мужа, заработавшего при жизни репутацию убийцы и садиста, это мало в ком из нас вызовет внутренний протест. Этикет сохраняет силу даже тогда, когда речь идет не о реальной надгробной церемонии, а о виртуальной. Здесь особенно показателен отзыв о покойном Чуркине его американской коллеги Саманты Пауэр, многократно обличавшей его перед мировой аудиторией в самых резких выражениях, но посмертно назвавшей "маэстро дипломатии" и даже дру́гом - в некрологе, опубликованном в газете The New York Times. По ее словам, хотя Чуркин всегда послушно следовал антигуманному курсу своего правительства, он прилагал немало усилий для смягчения наиболее жестких формулировок. Но в конечном счете он все же поступал, как ему приказывали, и должен нести ответственность за это, в том числе посмертную, в полной мере - у любого дипломата всегда есть возможность сберечь остатки совести, уйдя в отставку. Именно так поступили некоторые сотрудники госдепартамента США, когда Джордж Буш-младший, вопреки их советам, направил войска в Ирак. Чуркину этот выход в голову не приходил.

Тут можно привести параллель из истории, какой бы далекой она ни показалась некоторым. Иоахим фон Риббентроп был немецким дипломатом в составе далеко не самого гуманного и добродетельного из известных нам режимов. Он представлял свое государство вначале в качестве посла в Великобритании, а затем в должности министра иностранных дел. Он был не архитектором нацистской политики, а ее исполнителем. Суд в Нюрнберге постановил, однако, что он в полной мере разделяет ответственность за преступления гитлеровского режима, и приговорил его к повешению. Можем ли мы попытаться применить к нему формулу "О мертвых либо хорошо, либо ничего"? А если нет, то где проведем линию отреза и почему о ней молчат сторонники исключительно доброй памяти о мертвых?

Виталий Чуркин не был Риббентропом, и дело тут не только в туманной разнице между нацистским государством и нынешним российским, а в том, что если второй был, в силу своего характера и некомпетентности, предметом неприязни и презрения даже среди высших чинов нацистского правительства и вермахта, то Чуркин, профессиональный дипломат, был, судя по многим свидетельствам, в том числе самой Пауэр, вполне дружелюбным и обаятельным человеком в частной жизни, к тому же явно предпринимал закулисные попытки смягчать жесткие позиции своего правительства. Но именно он в конечном счете претворял в действительность волю этого правительства, повинного в тысячах жертв на украинской земле и в десятках, если не сотнях тысяч - на сирийской, не говоря уже о миллионах беженцев. Совесть требует от нас, чтобы мы в этом противостоянии становились на сторону жертв.

Согласно древнегреческой легенде, у входа в подземное царство сидели судьи Минос, Эак и Радамант, которые взвешивали добрые и злые дела умерших, и тех, у кого перевешивали первые, отсылали в Елисейские поля, где коротали вечность души блаженных, а тех, в ком зло преобладало, обрекали на вечные муки. Сомнительно, однако, чтобы даже греки всерьез верили в эту загробную процедуру; мы же - еще менее, и в конечном счете суд - наша прерогатива. Люди моего поколения еще хорошо помнят, что, когда умер Сталин, во многих семьях тайно ликовали, хотя и тщательно скрывали эту радость от окружающих; и, глядя с нынешней дистанции, мои личные симпатии - на стороне этих ликовавших, а не толпы, рыдавшей и затаптывавшей друг друга насмерть от демонстративной скорби на Трубной площади. В поединке морали и ритуала императив велит нам быть на стороне первой. И коль скоро мы берем на себя смелость судить самым строгим судом хотя бы некоторых из наших покойников, для полной справедливости такому суду должны подлежать мы все. Каждый из нас должен дать молчаливое согласие на то, чтобы о нас посмертно говорили только правду. И, если мы не хотим, чтобы о нас вспоминали с досадой или даже ненавистью, не следует поступать дурно. Этот простой прием вряд ли сильно скрасит нам смерть, но наверняка - жизнь остающимся в живых.

Алексей Цветков
поэт, прозаик, журналист

Подписывайтесь на аккаунт LIGA.net в Twitter, Facebook, ВКонтакте и Одноклассниках: в одной ленте - все, что стоит знать о политике, экономике, бизнесе и финансах.