Искусство победного провала: серийные саммиты Дональда Трампа

"Через 30 лет после окончания "холодной войны", когда встречи для решения важнейших вопросов между президентами США и советскими руководителями были привычны, саммиты вновь вернулись в моду", - пишет в колонке "Summing up the Trump Summits" бывший директор департамента планирования внешней политики Госдепа США Ричард Хаас. Он считает, что саммиты Дональда Трампа с Ким Чен Ыном в Сингапуре и Владимиром Путиным в Хельсинки стали важнейшими событиями мировой политики - как и саммит "Большой семерки" в Квебеке и саммит НАТО в Брюсселе.

Главная причина "возвращения" моды на саммиты, по мнению Хааса, в том, что такой формат оказался издюбленным дипломатическим инструментом Дональда Трампа. Хаас считает, что Трамп воспринимает дипломатию как область личных отношений лидеров. "Он серьезно верит в идею (весьма спорную), что отношения между конкретными людьми могут определять отношения между странами, которые они возглавляют, и даже снимать острые политические разногласия". В этом Трамп, иронизирует дипломат, проявляет себя не как государственный управленец и политик, а в более привычном для него амплуа человека из шоу-бизнеса (да и просто бизнеса тоже).

Трамп предпочитает саммиты по нескольким причинам, продолжает Хаас. "Во-первых, он уверен, что способен контролировать этот формат, - или, по крайней мере, добиваться в нем успеха. Значительная часть его профессиональной карьеры до президентства была связана с недвижимостью, где он добивался своего на личных встречах с партнерами или конкурентами. Во-вторых, Трамп внес несколько нововведений в порядок проведения саммитов. Прежде саммиты лидеров проходили лишь после нескольких месяцев (или даже лет) тщательной подготовки, в ходе которой сответствующие департаменты проводили предварительную работу по сокращению или устранению разногласий и согласованию повестки обсуждения. Саммиты проходили по выверенной процедуре. Тексты всех соглашений и коммюнике заранее согласовывались - в основных пунктах или даже целиком, - и при необходимости были готовы к подписанию. Пространство для торга оставалось, но вероятность сюрпризов была минимальной - как правило, саммиты в таком виде были способом формализации уже в основном достигнутых договоренностей".

Трамп, пишет Хаас, совершенно перевернул этот подход. Для него саммит - это скорее локомотив, а не последний вагон. Его саммиты с Кимом и Путиным прошли с минимальной подготовкой. Трамп предпочитает встречи без повестки, в свободном формате, а их зафиксированный результат может быть либо неконтретным, как в Сингапуре, или вообще отсутствовать, как в Хельсинки.

Дипломат отмечает, что такой подход допускает слишком много рисков.

Например, саммит может закончиться скандалом, взаимными обвинениями и отсутствием соглашения. Такое постоянно происходит на встречах Трампа с европейскими союзниками США, которых Трамп критикует за политику Европы в части внешней торговли или в части оборонных расходов.

Кроме того, саммит, который не завершается подписанием внятного письменного соглашения, может поначалу выглядеть успешным, однако со временем может оказаться, что это совершенно не так. Именно это, по мнению Хааса, произошло с сингапурским саммитом: прозвучашие по его итогам заявления, что Северная Корея взяла на себя обязательство провести денуклеаризацию, все больше противоречат наблюдаемой реальности, в которой Ким вовсе не демонстрирует намерения отказаться от ядерного оружия или баллистических ракет. Саммит в Хельсинки потенциально может оказаться еще хуже, поскольку записей о том, что именно там обсуждалось (если вообще что-то обсуждалось), нет, и уж тем более нет протокола договоренностей, достигнутых (если вообще что-то было достигнуто) во время двухчасовой беседы Путина с Трампом с глазу на глаз.

Третий риск саммитов с неясными и непрозрачными договоренностями заключается в том, что они порождают недоверие - как со стороны союзников, так и внутри страны. Южная Корея и Япония внезапно обнаружили, что их интересы на встрече в Сингапуре были проигнорированы, а союзники по НАТО опасаются, что их интересы были точно так же проигнорированы на встрече в Хельсинки. Поскольку и члены Конгресса, и даже учреждения исполнительной ветви власти США пребывают в неведении относительно того, что именно там обсуждалось, для них оказывается совершенно невозможным эффективно поддерживать достигнутые соглашения. А будущие администрации вообще не будут чувствовать себя связанными договоренностями, о которых им ничего не известно, и из-за этого внешняя политика США перестанет быть последовательной и ответственной, пишет Хаас.

Этот последний вид рисков, продолжает автор, усугубляется склонностью Трампа проводить встречи один на один, без участия ведущих записи секретарей, которых не было ни в Сингапуре, ни в Хельсинки. Переводчики, работавшие на этих встречах, не в состоянии их заменить. Переводчики должны переводить не только слова, но и нюансы интонаций, чтобы точно передать сказанное. Но они не дипломаты, которые видят ошибки, требующие исправления, и пункты, по которым нужны разъяснения. Отсутствие достоверных и взаимно согласованных записей о том, что было сказано, и какие договоренности были достигнуты, является гарантией будущих трений между сторонами, а также выражения недоверия со стороны тех, кто на встрече не присутствовал.

История показывает, пишет Хаас, что саммиты могут быть полезны для смягчения кризисных ситуаций и приводить к подписанию соглашений, расширяющих сотрудничество и снижающих риск конфронтации. Однако не стоит ожидать от саммитов принципиальной результативности, - особенно с учетом отсутствия достаточной подготовительной или последующей работы. В такой ситуации саммиты скорее повышают шансы провала дипломатии, содействуя росту (а не снижению) геополитической нестабильности и неопределенности. "В период, когда угрозы глобальному миру и процветанию и без того многочисленны," - заключает дипломат, - "такие результаты саммитов – последнее, в чем мы нуждаемся".