Стальная граница. История Героя Украины Валерия Падителя: "Это был ад"

14 октября 2022 года президент Украины присвоил полковнику Государственной пограничной службы Украины, командиру Донецкого пограничного отряда Валерию Падителю звание Героя Украины.

Под его командованием пограничники выполняли задачи по обороне Мариуполя. Он последним из своего отряда вышел из Азовстали в российский плен. Уговорил надзирателей вернуть его обратно в концлагерь в Оленовке, когда его со сломанной спиной отправили в одну из донецких больниц. Потому что рядом со своими людьми ему было легче.

Падитель обещал своим людям, что выйдет из плена последним. Его обменяли одним из первых. Теперь, говорит, это его крест.

Сейчас подразделение под командованием Валерия Падителя работает на Бахмутском направлении. Параллельно он согласился возглавить 15 мобильный пограничный отряд "Стальная граница". Это подразделение станет одной из штурмовых бригад, создание которых начало МВД.

Как оно – быть командиром, поддерживающим боевой дух личного состава в условиях Азовстали, и оставаться командиром в беспомощной роли военнопленного – в рассказе Героя Украины, полковника Валерия Падителя для LIGA.net. Дальше – прямая речь.

Читайте нас в Telegram: только важные и проверенные новости

"МЫ НАЗЫВАЛИ ЭТО МОРДОРОМ". ОКРУЖЕНИЕ МАРИУПОЛЯ

Выступая 16 февраля, Путин прямо сказал, что война будет. С тех пор я жил на рабочем месте. Перевел отряд на казарменное положение. Совещания проводил, просил ребят: "Вывозите семьи. Ситуация неконтролируемая".

Жили в ожидании. Пока 24 февраля не услышали первый взрыв от удара российского самолета. Мои офицеры доложили, что началось полномасштабное наступление, мы начали планировать свои действия и готовиться к обороне.

28 февраля Мариуполь уже был другим. Окраины обстреляны. Все въезды изрезаны "гусеницами". Людей на улицах практически не было. Впечатление страшное. Мы заехали в 36-ю бригаду, поговорили с комбригом. Он сказал, что лупят беспощадно, не жалеют ни снарядов, ни бомб.

Задание нам определяли старшие руководители – полковник Денис Шлега и подполковник Денис Прокопенко ("Рэдис"). Обороной Мариуполя документально руководил полковник Шлега, наше подразделение с 24 февраля подчинялось ему. "Рэдис" – профессионал и реально большой человек – взял ответственность и фактически руководил боевыми действиями.

К примеру, "Рэдис" говорит: нужны 20 пограничников для выполнения задач в таком-то районе города. Мы этих людей собираем, снаряжаем, я вывожу их на позиции. Так мы выполняли задачи и вели оборону.

Иногда было впечатление, что не с людьми воюешь. Мы называли это "Мордором". Бесконечный конвейер, который прет-прет-прет. Почувствовали это острее всего, когда россияне прорвали одну из линий обороны и начали по морю заходить. Идут-идут, без бронежилетов, без шлемов. По тому же маршруту, на котором наши уже положили 20-30 оккупантов. По их телам.

Больно было смотреть, как уничтожают Мариуполь. Я туда приехал из Харькова. Когда видел, как все сводится в ноль, у меня поднималась такая злость на этих "асвабадителей", был готов их просто рвать.

Тогда время перестало существовать. Не чувствовал ни дней, ни дат. Если два-три часа спал за день – это очень хорошо.

Читайте также: Коротко | "Мариупольский план". Как Путин из-за Трампа хотел покорить Украину: статья NYT за 5 минут

"КОФЕ ПИЛИ ВЕДРАМИ". ОБОРОНА МАРИУПОЛЯ

Держался на адреналине. Перестал болеть, не чувствовал боли, не замечал мелких ранений. Кофе пили ведрами. Не знаю, давало ли оно эффект. Но с сигарет под кофе начинался любой день, ими же заканчивался.

Меня держали мои люди. Я должен был контролировать где они, что они, постоянно на радиостанции, на связи, постоянно в динамике. Я должен был поддерживать боевой дух. Это было непросто. Кто-то держится нормально и другого поддерживает, кто-то тухнет, кто-то в слезы бросается, кто-то паникует. Я своим офицерам и заместителям говорил: "Постоянно общайтесь. Будете молчать – люди будут накручиваться". Особенно тяжело было, когда у нас пошли первые трехсотые. А когда появились погибшие, люди вообще менялись.

Когда я увидел это сообщение, ноги подкосились. Это была одна из первых смертей моих. Подполковник Игорь Дашко в числе первых пошел на задание добровольцем. Так он и не вернулся к нам.

Я каждую потерю очень через себя пропускаю. Но командир должен людям показывать, что мы еще можем воевать.

Было такое, что падали духом. Кого-то я забирал в сторону, наливал рюмку. Говорил: "Пей, ложись спать, выспись, утром пойдешь". К другим пошел на позиции, побыл с ними. Люди видели, что есть движение, что с ними говорят, что командир на месте. Тогда я сам держался и своим не давал уйти в себя.

Во взгляде вернувшихся из плена есть что-то такое, от чего мороз пробирает. Ты перевариваешь страшную боль первых потерь. Проходишь этап превращения острой боли в статистику, когда перестаешь считать погибших. Переплавляешь внутри и это, и всю последующую боль, страх, радость. Тогда возникает такой взгляд. Как звериный оскал. В нем все.

"ЭТО УЖЕ БЫЛ АД". АЗОВСТАЛЬ

На Азовсталь мы зашли, когда еще не было боев. Ее бомбили, по ней работала корабельная и сухопутная артиллерия, авиация, но мы свободно ходили по заводу, обустраивали позиции для круговой обороны.

Когда в апреле мы обеспечивали переправку на Азовсталь побратимов из другого нашего подразделения, это уже был ад. Из порта наши войска серьезно выдавливались. Им организовали переправу через Кальмиус к Азовстали. Переход был очень тяжелый, под обстрелами, с боями. Людей, ехавших по мосту, забрасывали минами, расстреливали. Были серьезные потери.

На Азовстали разные моменты были. Вот я сейчас говорю и мысленно спускаюсь в блиндаж, иду по туннелям. Какие-то воспоминания проживаешь снова и снова. Когда обменяли из плена, это было практически каждую ночь. Я вставал, пачку сигарет выкуривал и анализировал, как бы еще поступил, что бы сделал.

Помню и тёплые моменты. Это уже в период, когда ели один раз в день – продовольствия не было. И тут узнаем, что у одного из ребят день рождения. Мы нашли в коробке немного печенья, поломали, сгущенкой сверху залили, свечу вставили – и, пожалуйста, тортик. Именинник приходит, даже не ожидает, что его будут приветствовать, уставший безумно. А мы на колонках включили Happy Birthday, ребята спели. Уже видим – улыбка на лице. Ему нужна была эта секунда внимания.

Бывало, ребята выходили, чтобы гражданским продукты отнести. Говорили: "Пойдем, у них там нечего есть вообще". Под пулями и обстрелами бежали в бункеры.

Как глоток свежего воздуха были вертушки, которые на Азовсталь прилетали. Мое подразделение организовывало их встречу, разгрузку боекомплекта, погрузку туда раненых. Ребята все делали очень быстро. В первое приземление они садились даже под "Грады". Когда прилетели, метрах в 150-200 легла кассета "Градов", ребята даже не глушили винты. Быстро разгрузили, бегом погрузили раненых и улетели. Должны были успеть пролететь все расстояние до рассвета, а ночи уже были короткие.

Впоследствии мы поняли, что больше никакой помощи не будет.

Смотрите также: Операция "Азовсталь". Буданов и участники вертолетных рейсов рассказали хронику событий

ИЛИ ВСЕ, ИЛИ НИКТО. РЕШЕНИЕ О ВЫХОДЕ ИЗ АЗОВСТАЛИ

Я участвовал в переговорах уже на заключительном этапе, когда были привлечены все командиры подразделений, оборонявших Азовсталь. Россияне пообещали, что трехсотым сразу окажут помощь и обменяют. Обещали, что нас привлекут к разгребанию завалов и поиску тел.

После переговоров с россиянами руководители подразделений, которые обеспечивали оборону Мариуполя, собрались на совещание. Вопрос стоял так: либо выходят все, либо никто. Мы понимали, что военным путем нас уже никто не заберет. Понимали, какие возможности есть у нас, какие возможности есть у войск в центральной Украине. Понимали, что к нам очень трудно выйти.

Понимали, что у нас больницы переполнены, люди мучаются и умирают, им нужна помощь, а у нас уже нет для этого условий. Без слез я из больниц не выходил. Человек кричит, а ты ничего не можешь поделать. Кончалось топливо для генераторов. Практически не осталось обезболивающих. В тоннели начали забрасывать противобункерные ФАБы. Там воронки такие, что у меня за одну бомбардировку одновременно 12 человек не стало.

На совещании мы проголосовали: за выход из Азовстали – единогласно. Это было тяжелое решение. Оно никак не отвечало нашим задачам и желаниям. Но мы, как офицеры, отвечали за своих людей.

Я своим объяснял: "За день-два нас сотрут с лица земли. Мы не сдаемся. Мы выполняем приказ президента спасти жизнь".

Мне после того совещания жена сказала: "Если ты этот ад пережил, должен вернуться. Я жду". Она умеет мне сказать то, что мотивирует.

ВЫПОЛНЯЕМ ПРИКАЗ СПАСТИ ЖИЗНЬ

Данных нам обещаний оккупанты не сдержали. Ни единого пункта. Ни насчет медицины, ни насчет раненых, ни насчет павших.

У меня ни один военный не вышел с оружием. Все уничтожили.

Выход был организованный. Все было распределено по родам войск. У меня отряд был поделен на три части, на три выхода. Мы предоставили списки людей. Я всех своих сфотографировал. Каждую фотографию подписал. На всякий случай забросил руководителям в Харьков и Киев.

Я выходил последним, замыкал колонну. Первое – это обыск. Здесь уже понимаешь, что ты бесправный человек под постоянным прицелом.

Перед автобусом раздели полностью до трусов, особенно офицеров, забрали все вещи, как мародеры. Что получше – забрали, что так себе – оставили в сумках. Потом все это забрали в Оленовке при обысках. Посадили нас в автобусы. Дали, правда, возможность зайти к представителям Красного креста, мы заполнили их анкеты.

Потом мы в движении были практически двое суток. Нас сразу увезли в Оленовку. По дороге под нашу колонну перебросили пару военных танковых бригад. Подстроили под нас перемещение своих войск. Знали, что не будет обстрела, и колонна двигалась с длинными остановками, пропуская эти танки.

Еще сутки мы простояли под воротами Оленовки. Без еды, без воды. Показали нам, что вы здесь никто, хотите есть, в туалет – это ваши личные проблемы.

"ВСЕ ПРЕДПОЛАГАЛО УНИЖЕНИЕ". ЛАГЕРЬ В ОЛЕНОВКЕ

Оленовка – отдельный раздел жизни, в котором переоцениваешь очень многое. Нас держали всех вместе. Неважно было, рядовой ты или полковник. Особое внимание командирам уделялось только на допросах. Каждый элемент содержания предполагал наше унижение.

Барак – двухэтажное здание, в котором поселить можно максимум 100 человек с чем-то. Нас там в первые дни жило 600 и больше. Негде было лечь, ребята спали стоя. Опирались друг на друга. Ни матрасов, ни кроватей, ничего. Затем начали заносить по 10-20 коек. Когда шли холода, уже дали всем кровати, дальше какие-то матрасы появились.

На территории лагеря валютой были хлеб и сигареты. Постоянное чувство голода. Больше всего угнетало, что поднимали в шесть утра слушать гимн России. И ты должен слушать его, руки за спиной, опустив голову вниз.

Далее – построение и утренняя проверка. Она могла продолжаться от часа до трех. Мы садились на корты, вертухаи заходили и нас по головам считали. Переворачивали все кровати, места, где мы спали.

Когда они уходили, у нас было два часа свободного времени. Кто-то учил английский, у кого еще были силы – спортом занимался. Кто-то читал книги или играл в карты, вырезанные из обоев. Или – в домино, его вырезали из линолеума. Я читал или лежа в карты играл, ходить не мог – очень болела спина.

В полдень – обед. Выстраивается весь барак и ждет своей очереди. Дают команду: бегом к столовой – бежим. В 16:30 построение на ужин.

В промежутках между приемами пищи могли забрать на допросы.

Иногда они придумывали какие-то заманухи. Типа: "Хочешь домой позвонить?" Давали по видеосвязи поговорить, а в кустах держали записывающую камеру. Условие разговора – призывать идти под Офис президента или Раду бастовать. Им нужно было, чтобы жены, наши родственники показывали недовольство властью. Чтобы мы внутри между собой ссорились.

Много говорили о еде. Был майор, кулинар от Бога. Я столько рецептов наслушался! Он и блины делал с разными начинками. И мясо жарили, тушили, парили. Мы садились – Ярик в центре – и он рассказывал нам все эти блюда. Были казаки, которые даже психовали: "Ярик, закрой рот, потому что сейчас будет конец". Мы все были постоянно очень голодны, но кто-то терпит, кто-то воспринимает с юмором, а кому-то – реально тяжело.

Ярика когда обменяли, я ему позвонил, попросил сразу не наедаться. Чтобы мы потом пошли вместе есть то, что он напридумывал за все время.

У другого бойца была тетрадь такую толстая, которую всю исписал рецептами. Он с кем ни говорил, от всех рецепты записывал. Интересно, эта тетрадь с ним вышла или нет. Я думал, он ресторан откроет, когда освободится.

Там сразу куча рукодельников появилась. Кто-то из дерева делал курительные трубки. Кто-то четки из хлеба. У меня начальник штаба сделал нарды такие классные. Правда, потом мы на них нацарапали трезубец. Во время шмона этот трезубец увидели и разбили ногой, остались без нард.

В 20:00 – построение на вечернюю проверку. Это сродни утренней: посадили на корты и часа два-три они могут тебя считать. После проверки – отбой. Преимущественно мы ложились очень рано, потому что света не было.

Читайте также: Интервью | "Залужный дал команду мочить РФ – значит мочить". История Героя Украины Дмитрия Чавалаха

"ЭТО ВСЕ ВАШИ ХАЙМАРСЫ". БОЛЬНИЦА В ДОНЕЦКЕ

В июле наши врачи, находившиеся в лагере, выпросили, чтобы меня свозили в больницу хотя бы на рентген. Я уже практически не мог ходить. Уже после обмена, когда мне в госпитале сделали КТ, узнал, что у меня был перелом позвоночника, где-то внизу. Слава Богу, он сросся нормально.

Меня забрали в больницу в Донецк незадолго до теракта. Я застал тот момент, когда в больницу свозили всех раненых при взрыве.

Еще попытался разглядеть, мои или не мои. Но узнать было тяжело.

Пока я лежал в этой больнице, каждый день видел, как четыре их сушки заходили на наши позиции. Боевые вертолеты также в полном снаряжении через больницу пролетали. Время можно было проверять по пролету самолетов и вертолетов. Из-под окон больницы работали их "Грады". Они не умолкали, я думал, там стволы расплавятся. Изо дня в день. Они понимали, что в больницу ответ не прилетит.

В Оленовке было то же самое. Как только мы заехали, они из-под Оленовки по нашим лупили из всего, из чего видели. Тоже знали, что ответа не будет.

В больнице я просидел около месяца. Потом сам попросился обратно в Оленовку. Там было гораздо труднее по условиям, но там я был рядом со своими людьми.

"БЕСИЛО, КОГДА ПАЦАНЫ ЗУБОТЫЧИНЫ ДАВАЛИ". ДОПРОСЫ

Где-то в 20-х числах августа меня вернули в Оленовку. Изменилось ли там что-нибудь? Там что-то менялось только когда заезжала новая смена вертухаев. Постепенно они становились все более серьезными, режим усиливался.

Мы когда шли на прием пищи, нас охраняло до 30 из них. В касках, с дубинками, чтобы, не дай Бог, никто не сорвался и не побежал в их сторону. Несмотря на то, что у них был физический контроль, они нас боялись. Понимали, что ничего не могут с нами поделать. Нас унижают, заставляют петь гимн, сидеть на кортах, а люди не ломаются.

Не могу сказать, что меня сильно били. Уже знаю, как силу применяли к другим. Но больше всего бесило, когда 20-летние пацаны пытались зуботычины давать. В 2014 году ему было 10-12 лет. Он вырос. Не видел ничего, кроме того "деэнера" и водки. Не умеет ничего, кроме мата. И тут он тебе рассказывает, как жить надо, то примером, то дубинкой. Бесило. Говорил: "Вот я бы встал – ты бы лег возле меня".

К сотрудничеству меня не склоняли. Говорили: "Ты, полковник, какой-то неконтактный". Звание их мозолило очень. По-правильному, меня должен был допрашивать равный, как минимум. Если меня допрашивал какой-нибудь лейтенант или капитан, то как он ведет себя в отношении старшего офицера?

Когда допрос проводили старшие офицеры, они понимали, что я военный и защищать страну – это моя работа. Они понимали, что я никакой не неофашист, я свои территории защищал. Они нами восхищались, хотя пытались этого не показывать. Потому что для них Азовсталь, Мариуполь – это как красная тряпка. Ибо они не могли взять этот город.

Меня во всем том держала вера. Знал, что дома дети и женщина, и я должен вернуться. Как-то в голове запрограммировал, что должен выжить. Сын и дочь постоянно снились. Повторял себе: "Терпи". "Отче наш" проговаривал по нескольку раз в день, просил Бога помочь мне и людям выйти оттуда.

ЭТО ОСВОБОЖДЕНИЕ – МОЙ КРЕСТ. ОБМЕН

Когда нас забирали из Оленовки, я думал, везут на следующий этап. Забирали тяжело. Раздели догола. Мы часов пять сидели на кортах. Погрузили в машины. Ехали почти сутки. Отвезли в аэропорт, посадили в самолет. Я уже думал, где-то на север России завезут, в тайгу. Кому-то рядом сказал: "Друг, нас запрут где-то так, что поездом надо будет пару недель возвращаться". Глаза завязаны. Руки завязаны. Не видишь, кто рядом.

Когда впервые увидел наш флаг, у меня слезы были. Мы шли с азовцами, я до последнего шага держал одного за руку: "Друг, пока не прикоснусь к нашему, не поверю до конца". А дальше с нами поздоровались наши пограничники. В тот момент забыл слова. Говорить не мог. Дальше набрал жену, сказал: "Я в Украине, потом наберу, чтобы ты не переживала".

Это освобождение – какой-то мой крест. Потому что меня уже обменяли, а я должен был выйти из плена последним. Я людям это обещал. Когда меня освободили, говорил начальнику: если меня можно обменять на всех наших пограничников, я готов сейчас вернуться назад. Но это, к сожалению, нереально.

Что меняет звание Героя Украины? Ничего. И до войны, и во время войны я пользовался авторитетом, слава Богу, меня слышали. Я вернулся в свой отряд, тихонько работаю, чтобы все мои вернулись. Иначе я не могу. Не смогу смотреть в глаза тем, кто за мной шел, и их семьям.

Мне лично не по себе, когда говорят, что я – Герой Украины. Друзья, было, хотели где-то подколоть. Я пресек. Всех предупредил: еще одна такая шутка, и говорить с человеком больше не буду.

Это не моя награда. Золотую Звезду получил весь отряд. Это награда моих пацанов. Тех, кто там был со мной. Тех, кто уже навечно с Богом. Тех, кто продолжает воевать. Она их. За всю ту работу, которую они проделали.

Читайте также: Интервью | "Скажите жене, что я – 200". История Героя Украины Дмитрия Финашина