Затишья не получилось: Европу по-прежнему штормит

Всего четыре месяца назад, когда еврофил Эммануэль Макрон был избран президентом Франции, казалось, что в Евросоюзе, наконец-то, наступит период затишья. Но что угодно, только не затишье можно сейчас увидеть на улицах Барселоны, где в ответ на демонстрации под лозунгами независимости Каталонии (референдум по этому вопросу жестоко подавлялся полицейскими властями) проводятся столь же мощные протесты против этой независимости.

На фоне эскалации конфликта внутри Испании возврат Европы в кризисное состояние может показаться совершенно неизбежным. Но на самом деле происходящее в Испании указывает на усиление процесса восстановления европейской экономики, одновременно очерчивая пределы возможного для ЕС.

Мощь экономического подъема в ЕС проявляется в том, что никакой значимой реакции финансовых рынков на бурные события в Каталонии не наблюдается. Если бы аналогичная ситуация возникла еще буквально несколько лет назад, мы бы увидели бегство инвесторов из гособлигаций Испании и крах на фондовом рынке страны. Сегодня же рынки совершенно спокойно реагируют на глубокую политическую неопределенность в стране.

Данное свидетельство уверенности базируется на солидном фундаменте. Экономика во всей еврозоны растет внушительными темпами, хотя и не поражающими воображение. При этом экономика Испании растет быстрее, чем в еврозоне в среднем, а на внешних счетах страны появился небольшой профицит.

Это означает, что восстановление испанской экономики происходит за счет роста предложения, а не внутреннего спроса, как это было во время докризисного строительного бума. Прибавьте сюда появление институтов еврозоны, которые способны помочь преодолеть временные финансовые затруднения банков или государств, и станет намного понятней, почему глубокий политический кризис в Испании не сопровождается опасными скачками на финансовом рынке.

Тем не менее, каталонский кризис показывает ограниченность интеграционной модели ЕС, которая объясняется тем, что данный союз в конечном итоге опирается на национальные государства. Эту модель нельзя считать межправительственной. Скорее, она основана на принципе косвенной реализации решений: практически все, что делает и решает Евросоюз, реализуется на практике национальными правительствами и их органами.

Читайте также: Кризис в Испании - шанс для Европы

Данная особенность ярче всегда видна в сфере монетарной политики, где механизмы принятия решений, несомненно, не являются межправительственными: в совете управляющих Европейского центрального банка решения принимаются простым большинством голосов.

А вот механизмы их реализации, несомненно, являются косвенными: после принятия решения его выполняют национальные центральные банки. Данная система приводит к важным последствиям. Например, колоссальные операции по скупке облигаций, которые номинально проводит в последние годы ЕЦБ, в реальности осуществляют в основном национальные центробанки, скупающие облигации собственных правительств.

В Европейском суде в Люксембурге (это еще один общий институт, имеющий крайне важное значение) механизм принятия решений также не является межправительственным. Но его судьи номинированы национальными правительствами, а его решения выполняют национальные суды и администрации.

Сравнение с США подчеркивает слабые места такой системы. Хотя ФРС США тоже имеет региональную структуру, окружные резервные банки охватывают сразу несколько штатов и не привязаны к правительствам или институтам какого-либо одного штата. Аналогичным образом, судьи Верховного суда США номинируются федеральными институтами (Сенат утверждает или отвергает кандидатов, предложенных президентом), а не правительствами штатов.

В ЕС опора на страны союза при строительстве единых институтов, наверное, была единственным способом вообще начать интеграционный процесс, учитывая глубокое недоверие между странами, которые вели столько жестоких войн друг с другом. Но дело в том, что союз, который опирается на национальные государства не только для реализации решений, но и как на источник легитимности, может функционировать не лучше, чем отдельные члены этого союза. И сегодня, когда в большинстве этих стран наблюдаются внутренние раздоры, потенциал данной модели приблизился к своим пределам.

В Греции слабость административной и судебной систем мешает восстановлению экономики. В Польше и Венгрии "антилиберальные" правительства подрывают независимость судебной системы. А в Испании политическая система, похоже, не в состоянии урегулировать конфликт между региональным правительством Каталонии, стремящимся к большему самоопределению, и центральным правительством в Мадриде, которое считает, что уже само рассмотрение этого вопроса подорвет конституционный порядок в стране.

Читайте также: Очарованные антилиберальной демократией

Даже в Германии появились внутриполитические проблемы. Потерявшей примерно пятую часть голосов на последних федеральных выборах канцлеру Ангеле Меркель придется иметь дело с тремя непокладистыми партнерами по коалиции во время своего четвертого (и, видимо, последнего) срока. Что же касается Италии, то здесь, по данным опросов, большинство избирателей поддерживает партии популистов и/или евроскептиков.

Хотя партии откровенных евроскептиков, наверное, вряд ли придут к власти в какой-либо стране, данный политический сдвиг не сулит ничего хорошего европейской интеграции. ЕС не сталкивается сегодня с мощной открытой враждебностью. Скорее, ему грозит "безразличие обструкционистов", поскольку многие страны союза больше озабочены внутренними проблемами, и почти на всем континенте тема европейской интеграции отходит на второй план.

Те лидеры ЕС, которые по-прежнему хотят двигаться вперед по пути интеграции, больше не могут использовать аргумент, звучавший во время финансового кризиса: иной альтернативы нет. А плодотворный консенсус, наблюдавшийся в первые годы интеграции, уже давно исчез. Для дальнейшего движения ко "все более тесному союзу" лидерам Европы придется найти новую модель, которая позволит преодолеть усиливающуюся апатию граждан.

Даниэль Грос
Директор Центра европейских политических исследований (Брюссель)
Copyright: Project Syndicate, 2017