Проклятие Аристотеля. Разойдутся ли демократия и либерализм
Представим себе, что в некотором сравнительно развитом демократическом государстве собрано достаточно подписей для проведения референдума о запрещении детских прививок — на том основании, что они якобы приводят к аутизму. Сценарий на текущий момент маловероятный, но не фантастический: в конце концов, активисты этого дела посвящают ему все свободное время и апеллируют к массовой и плохо осведомленной аудитории, тогда как специалисты — наоборот. Представим себе также, что такое предложение одобрено всенародным голосованием. Результат легко предсказать: вспышка эпидемий с летальными исходами, а также международный конфликт в связи с тем, что эпидемии не соблюдают национальных границ. Так может выглядеть торжество прямой демократии.
Симбиоз демократии с либерализмом, которому мы обязаны всеми социальными триумфами последних двухсот лет, был на самом деле очень трудной повестью и исторической случайностью. Более того, в той точке этой истории, где мы сейчас находимся, мы уже успели забыть, что мы изначально подразумевали под этими терминами. А тем временем симбиозу, судя по всему, приходит конец, и мы не знаем, как справиться с этой проблемой.
В древности у демократии была довольно печальная репутация, а слава Афин, которые мы сегодня превозносим до небес, была связана, несмотря на придуманную Фукидидом речь Перикла, совсем не с демократией, а с их культурной репутацией, и этой репутацией они в значительной мере обязаны философам, крайне подозрительно относившимся к народовластию. И Платон, сочинивший проект тоталитарного государства, и Аристотель, презрительно относившийся к женщинам и рабам, имеют сегодня репутацию реакционеров. Но демократию они наблюдали лицом к лицу, и оба пришли к выводу, что она имеет свойство маргинализировать компетентных лидеров и превращаться во власть толпы.
Впрочем, эти выводы относились к так называемой "прямой" демократии, и когда отцы-основатели США, вроде бы первой демократической страны западного мира, планировали устройство собственной страны, ни о каких всенародных собраниях на такой территории не могло быть и речи. Тем не менее, они приняли уроки Аристотеля довольно близко к сердцу, всячески избегая самого слова "демократия" и предпочитая ему "республику" - явно римский образец. Республика, которую они создали, была представительной, то есть ее руководство представляло сегменты электората, но в отличие от Афин электорат не участвовал прямо в управлении государством. Более того, отцы-основатели намеренно ограничили эти сегменты — прежде всего имущественным цензом, полагая, что ставка состоятельного человека в благополучии социума выше, чем у неимущего. Эту мысль впоследствии сформулировали, хотя уже в свою пользу, Маркс и Энгельс: пролетариату нечего терять кроме своих цепей. Избрание двух сенаторов от каждого штата, независимо от его населения, а также непрямые выборы президента были задуманы как дополнительные барьеры против чрезмерной демократии.
При этом, конечно, отцы-основатели были несомненными либералами, хотя самого термина "либерализм" в ту пору еще не существовало. Они были верными последователями Локка и Монтескье. И эта подозрительность либералов в отношении чрезмерной демократии сохранялась еще долго — они нередко выступали против расширения электората, опасаясь чрезмерного давления со стороны большинства. Масса как правило борется за массовые льготы и выгоды, в то время как либерализм — доктрина автономии и суверенитета индивидуума, его защищенности от произвола как со стороны государства, так и со стороны социума. Но у демократии есть своя логика развития, и она, как теперь становится очевидным, не совпадает с логикой либерала. Эта логика ведет к всеобщему избирательному праву, а также к более строгой отчетности перед электоратом со стороны его выборных представителей. На этом пункте есть смысл остановиться подробнее. Существуют две теории представительной власти: согласно одной из них, роль избирателя начинается и заканчивается голосованием, а представитель, реальный эксперт в области управления, уже сам решает встающие перед ним проблемы. Если он с ними не справляется, избиратель на следующих выборах отправляет его в отставку. Согласно второй теории, выборный представитель — лишь инструмент власти в руках электората, который постоянно его контролирует (пародией были "наказы депутатам" в СССР) и имеет право отозвать до окончания срока. Кроме того, избиратель может принимать прямое участие в управлении путем референдумов. Эта вторая теория сегодня является фактически общепринятой и ближе к нашему нынешнему пониманию демократии: один человек — один голос, причем этот голос не умолкает между выборами. Система управления США со времен их основания эволюционировала именно в эту сторону: путем расширения электората и прямых выборов в Сенат, а также всенародного голосования по президентским кандидатурам, хотя и опосредованного коллегией выборщиков. Похожая эволюция имела место и в Соединенном Королевстве, где сильно изменилась некогда антидемократическая Палата Лордов. Что касается первой теории с ее сильным недоверием к человеку с улицы, то она как раз ближе к идеалу первопроходцев либерализма.
До недавнего времени считалось, что симбиоз либерализма и демократии — вещь совершенно естественная, что друг без друга они обречены на вырождение. Более того, возник культ демократии как синонима социального прогресса, тогда как либеральную составляющую вообще упускали из виду, пока американский публицист Фарид Закария не указал на реальность таких малопривлекательных режимов как "нелиберальные демократии". Закария имел в виду государства, где демократия является относительно недавним нововведением в отсутствие необходимых для ее укрепления либеральных институтов. Но в эпоху Трампа и Brexit таковыми можно считать и продукты вырождения более развитых государственных устройств. В своем стремлении к пределу, обозначенному Аристотелем для прямой демократии, представительная освобождается от либерализма как от ненужного и вредного балласта. Усиление контроля со стороны всевластного электората вынуждает выборных представителей поступать не по совести, а по рейтингу. Опасения отцов-основателей сбываются.
Тут же поневоле вспоминаются их предостережения против политических партий — которые, впрочем, они сами же принялись создавать. Идеология любой немаргинальной политической партии — борьба за власть и за место в политическом спектре, где просматривается брешь. Поразительным примером может послужить эволюция Республиканской партии США: от праволиберальной платформы, выступающей за свободу рынка и гражданские права, за свободу торговли и гибельность дефицита бюджета, к популистской, попирающей все эти принципы. Эволюция демократов была еще более извилистой, а сейчас, похоже, набирает скорость в соревновании с республиканцами. Популизм, как правило с националистической составляющей, становится доминантным. "Желтые жилеты" во Франции требуют запрещения однополых браков и прекращения иммиграции.
Два наиболее разительных примера поведения демократии, освобожденной от либеральных пут — это как раз трампизм в США и Brexit в Соединенном Королевстве, плоды чисто протестного электората, лишенные всякой либеральной программы, движимые очевидным желанием окоротить так называемые "элиты". Полагать, что эти девиации как-нибудь сами рассосутся, допустим в результате импичмента Трампа или повторного референдума в Великобритании — верх наивности. И то, и другое — симптомы. Сбить на время температуру — совсем не то же самое, что одолеть недуг.
Более мелких, но тоже показательных примеров можно приводить десятки, но я тут не книгу пишу. Вопрос в том, как примирить демократию, ставшую криком моды, с вышедшим из моды либерализмом. В разлуке друг с другом первая недолговечна, а второй просто невозможен. Любые попытки вернуть демократию в первоначальную бутылку, то есть ограничить электорат, бессмысленны: это означало бы учреждение инстанции, проводящей антидемократические и антилиберальные реформы, неразрешимый парадокс.
Чем больше демократии, тем сильнее она стремится обойти представительность и стать прямой. Чем она прямее, тем справедливее проклятие Аристотеля.