"Не осталось ничего, кроме страха и надежды". Истории тех, кто ждет своих из Мариуполя

Осада Мариуполя длится уже больше двух недель. Каждый день российская авиация сбрасывает на город около ста бомб, целясь в объекты, где скрываются тысячи человек. Официальные потери на 14 марта – 2357 человек, но реальных не знает никто. Выжившие сидят в подвалах без света, тепла, а часто – пищи и воды. Россияне не пускают в город гуманитарные грузы, а уехать оттуда смогли лишь несколько тысяч жителей и только в последние дни.

Liga.net поговорила с четырьмя людьми, близкие которых остаются в блокадном Мариуполе. С некоторыми из них нет связи с начала марта. Это четыре истории о страхе, надежде и воспоминаниях – каким был город и жизнь в нем до 24 февраля.

Богдан Кинащук, независимый фильм-мейкер, 31 год. Держит связь с родителями в Мариуполе

Наша семья – из Авдеевки. Когда в 2014 году на Донбассе началась война, я учился в университете в Донецке, а жил с девушкой в Макеевке. Мы поехали сначала во Львов, а потом в Киев. Родители долго сидели в Авдеевке и не реагировали на происходящее. Не хотели оставлять свой дом – они долго на него работали, вкладывались. У них очень сентиментальные чувства к месту, где родились, где прошла юность. Они говорили: "Переждем, все будет хорошо". Только когда к соседям "прилетело", они собрались и уехали. Но, как оказалось, недостаточно далеко – в Мариуполь.

Я всегда любил приезжать в Мариуполь. Во-первых, там живут мои родители. Во-вторых, там был мой любимый бар "Изба-читальня". Есть такой военный Богдан Чабан, у него был бар с таким названием в Донецке. Первое, что он сделал, когда демобилизовался с фронта, – открыл такое же заведение в Мариуполе. Когда я был в городе, постоянно заходил туда, мы выпивали, говорили о том, что было. Мариуполь всегда нравился мне тем, что напоминал донецкую промышленность, среди которой я вырос. А еще там есть море. Такой джекпот.

На каждый Новый год я приезжал в Мариуполь и видел, как он меняется. В 2014 году городом там можно было назвать только центр. Отходишь от него 200 метров – начинается селуха. А сейчас… Хорошо, я не буду говорить сейчас, но еще месяц назад Мариуполь был действительно европейским городом. Там были уютные скверы, шикарный городской транспорт, повсюду чисто. В Мариуполе есть два огромных индустриальных гиганта, и благодаря децентрализации все налоги от них оставались в городе и шли на его развитие.

С конца января я работаю с нидерландским медиа. Мы с их журналистом ездили по всему Донбассу и восточной части Украины. Всюду спрашивали людей, как они смотрят на то, что Россия концентрирует войска и возможна эскалация. Все отвечали: "Господи, что ты несешь? Россия никогда на нас не нападет". Мои родители в Мариуполе тоже говорили: "Все будет нормально. Ты что, реально думаешь, что Россия будет бомбить наши города и вторгнется в Украину?".

В конце января мы с нидерландским журналистом оба были настроены оптимистично. Мы думали: "Война? Это невозможно, ведь это конец России, да и вообще, это просто невозможно". Но с каждой неделей мой журналист становился все взволнованнее и пессимистичнее. В один из дней перед вторжением он сказал: "Ну, жопа. Я не верю, что войны не будет". Я все еще не верил, что будет. Где-то 22 февраля мы писали интервью с бывшим министром финансов Александром Данилюком, и он сказал: "Я не сомневаюсь, что война будет". В тот момент я поверил, но внутри себя все равно не хотел верить. Где-то я до сих пор не верю, что все это происходит на самом деле.

24 февраля, когда началась война, мы с мамой созвонились вечером. Они с отцом живут отдельно, и у нее есть бойфренд. В тот момент он был по делам в Киеве, и мама волновалась, что осталась одна. В первые дни она говорила, что все нормально, но стреляют на востоке города. В Мариуполе тогда были уверены, что они находятся в надежной защите. Так оно и есть, но эти подонки обстреливают издалека и целят в гражданские объекты.

Мамин бойфренд вернулся, когда часть дороги на Херсон уже была захвачена, но он как-то прорвался. Они начали активно готовиться к блокаде. Мама уже бывалая – она пережила Авдеевку и Донецкий аэропорт, поэтому набрала полную ванну воды и пошла делать стратегические запасы еды. А еще – алкоголя и табака, потому что это универсальная валюта.

Со временем голос мамы в телефоне менялся. Сначала она просто рассказывала об их ситуации и спрашивала, как у меня дела. Затем, когда Мариуполь уже был в блокаде, голос стал дрожать, она спрашивала больше о происходящем в стране, как проходят переговоры, где сейчас стоят россияне. Рассказывала, что бойфренд ездил по дороге и видел, как мертвые люди просто лежат на земле, и никто их не уносит, потому что страшно. Мама часто спрашивает: "Почему нас обстреливают?" Я не знаю, как ответить. Не могу сказать: "Блин, это жестко, мама" или "Мама, держись", потому что это не очень поможет. Я просто ничего не говорю.

Мама рассказывает, что соседи с детьми и пожилые люди обычно проводят время в подвале. А она нашла "безопасное" место в тамбуре, где двойные стены, и проводит время там. Связь в этом месте не ловит, и, чтобы позвонить, она поднимается на девятый этаж.

Рассказывает, что в магазине осталось или что-то экзотическое – типа осьминога, или что-то в плесени. Очереди в магазин – по пять часов, и люди стоят, рискуя, что может что-то прилететь, и стоять уже будет не нужно. В магазине накручивают цены и принимают только наличные. Но наличных почти ни у кого нет. Все деньги на картах.

Мама в этот магазин не ходит. Говорит, это очень экстремальные игры, и она не хочет в них играть. Последний раз рассказывала, как обменяла табак на сало, и говорит: "Живем!". Товарооборот там нормальный.

Кто-то из подъезда что-то готовит и угощает других. А кто-то приезжает из поселков на окраине Мариуполя и говорит: "У нас вообще ничего нет". Люди сбрасывают им хотя бы какую-то еду в пакеты, и они могут прожить еще день. Все это очень цинично, потому что на выезде из Мариуполя стоит большой конвой с едой, а россияне его не пускают.

Когда не стало воды, но еще было холодно, люди использовали талый снег. У мамы еще была вода в ванной, она звонила мне и говорила, что очень шокирована, потому что смотрит в окно, а там женщина черпает воду из лужи для готовки. Как сейчас у мамы с водой, я не знаю, но она не жаловалась. Может, есть какие-то запасы.

Единственная штука, которая не дает им сойти с ума – это переговоры. Они очень надеются, что хотя бы перестанут стрелять. Когда ты не выходишь на улицу, потому что можешь не вернуться, это самая большая проблема. Общее настроение – это страх. Ничего, кроме страха и надежды.

На днях у маминого бойфренда не стало машины, а сам он чудом уцелел. Он вывозил людей из разбомбленного дома, а когда возвращался, его обстреляли из самолета два раза. Первый раз, как мама рассказывала, чуть-чуть поцарапало, но он поехал дальше. И тут самолет начал возвращаться. Мамин бойфренд остановился и выбежал из машины, а самолет расстрелял ее, и она сгорела. Именно в тот день открыли условные коридоры для выезда на машинах, и мама сказала: "Ну, теперь мы остаемся".

С отцом не было связи 13 дней. На днях я был на съемке, и он позвонил по телефону. Говорит: "Привет. Я тут сижу на крыше. Зарядил телефон. Как у тебя дела?". Я ответил, что нормально, и он такой: "Ну, я рад, что у тебя все хорошо. Я тогда пошел в подвал". Мы нечасто разговариваем долго, и этот наш разговор был почти таким же, как всегда.

Все люди в Мариуполе, их близкие и вся Украина, все хотят одного – чтобы это закончилось, чтобы люди больше не умирали. Кирпичи, чтобы отстроить город, найдутся. Главное, чтобы остались люди.

Петр Андрющенко, советник мэра Мариуполя. Сейчас находится не в городе:

Мариуполь уже 8 лет на линии фронта. Этой зимой, когда начались новости о возможной войне, паники в городе не было. Если кто-то и думал, что война будет, то точно не ждал такого безумия.

Город постоянно развивался, мы всерьез думали о перенастройке экономики с промышленной на туристическую. 5 марта у нас должна была стартовать первая в Украине фотонеделя – фестиваль, где были бы работы всех украинских фотографов, получивших международные награды в 2021 году. Осенью мы планировали провести первую ярмарку современного искусства, где его можно было бы покупать, должны были приехать международные гости. Отстроили центр города, восстанавливали исторические достопримечательности.

24 февраля утром раздался взрыв. Все поняли, что началась война, но было какое-то неприятие этого, никто не сознавал, что происходит. Люди проснулись и поехали на работу. Конечно, в первые дни многие уехали из города. Но показательно было то, что эвакуационные поезда, которые в начале войны ездили из Мариуполя, шли неполные.

Постепенно кольцо вокруг Мариуполя все больше сжималось. Сначала были обстрелы левого берега, они становились все более плотными. А потом – пошло, пошло, пошло. Все больше и больше обстрелов. Чем уже сжималось кольцо, тем больше было обстрелов.

Поначалу мы держались. Несмотря на все, запускали муниципальный транспорт. Быстро устраняли повреждения электричества и водоснабжения. А потом россияне прицельно уничтожили коммуникации и начали специально делать так, чтобы наши коммунальщики и ремонтные бригады не могли подойти и начать восстанавливать – их расстреливали. С этого и началась реальная блокада. Дальше плотность атак и обстрелов нарастала, и то, что есть сейчас – это просто ад.

Большинство людей живут в подвалах. Очень редко выходят на улицу, потому что перерывы между обстрелами короткие. Выходят только те, кто живет в менее обстреливаемых районах. Собирают воду там, где ее можно достать, – например, на теплотрассах.

По состоянию на 14 марта, по официальным данным, погибших в городе было 2357. Но реальные данные можно будет сказать только, когда прекратится огонь и начнут разбирать завалы. Если все продолжится, как сейчас, то к концу блокады может быть и 10, и 20 тысяч погибших. Цель россиян – уничтожить всех людей, которые живут здесь.

Несколько дней назад люди из Мариуполя впервые смогли уехать из города на машинах. Мы поняли, что есть условное прекращение огня в направлении движения и сообщили об этом своим людям. Наши военные сопровождали их по контролируемой Украиной территории, чтобы они не заблудились. Запорожские военные тоже встречали наши машины у себя. В городе сделали гуманитарный штаб, чтобы накормить и обогреть людей. Кто-то из них уже двигается дальше, кто-то остается в Запорожье.

Мариуполь – это форпост Украины на востоке. Это символ, и был им все восемь лет войны. Этот город, который деоккупировался и агрессивно дал отпор россиянам. Мы показали, что Мариуполь – это Украина. Когда все эти годы люди выезжали с временно оккупированных территорий, они видели разницу – что такое украинский город на Донбассе, и что такое сейчас Донецк или Новоазовск.

Мариуполь становился лучше из года в год, и Россию здесь никто не искал и не звал. Поэтому сейчас его уничтожают. Другого объяснения нет, ведь чтобы захватить город и управлять им, должна быть инфраструктура и живые люди – как минимум. Россияне просто пытаются уничтожить мирное население Мариуполя и все, что есть в городе. Просто превратить его в пепел и, как мне кажется, показывать всем украинцам, что они могут сделать, если наш дух останется непокоренным. Но мы верим, что спасем наших людей и заново отстроим город.

Анна Чуданова, 28 лет, моушн-дизайнерка. В Мариуполе у нее остался дедушка, а две подруги уехали:

Я родилась в Мариуполе и переехала оттуда в 2015 году на учебу. В 2014-м мы всей семьей были там. Даже когда в 20 км от города стояли танки, мы не планировали никуда ехать – потому что жили в отдаленном районе возле порта. Прилетало больше в Восточный район, он на другом конце Мариуполя.

Осенью 2021 мои родители переехали в Киев – помогать сестре с ребенком. В Мариуполе остался дедушка с женой и его сын с семьей и детьми. Со всеми ними сейчас нет связи.

Я часто приезжала в Мариуполь – увидеться с дедушкой и подругами. За последние четыре года город очень преобразился. Дорогу, разбитую авиабомбой, восстановили год назад. Дома в центре тоже отремонтировали. Разбомбленный роддом восстановили снаружи и внутри. В Мариуполе сделали классную набережную с фудкортом и лавочками, яхт-клубом. Возле Драмтеатра была красивая площадь, люди сидели там на газонах в теплое время года. Недавно даже появился IT-хаб. В Мариуполе хотелось быть, и я планировала новую поездку туда – на 8 марта, длинные выходные. Но потом случилось 24 февраля.

В первые дни войны нам казалось, что Мариуполь – самое безопасное место в Украине. Тогда были активные боевые действия в Киеве, Харькове, Сумах, а в Мариуполе вроде бы ничего не происходило. Мы еще обсуждали с семьей, что, возможно, лучше всем ехать туда. А потом ситуация стала меняться. Пока была связь, я каждый день звонила дедушке и подругам, спрашивала, как они. Дедушке 84 года, он не хотел уезжать. Отшучивался, что если и будет куда-нибудь отползать, то на кладбище. Я пыталась хотя бы напомнить о банальных действиях при обстреле – где нужно находиться и все такое.

1 или 2 марта я позвонила дедушке, он сказал, что уже страшно – сильно бахает, и неизвестно, что будет. Тогда у них уже пропало отопление. Больше связи не было ни с ним, ни с подругами, которые тогда уже жили в подвалах.

Все эти дни мы с родителями стараемся как-то понять, что сейчас с дедушкой. Я нашла в соцсетях группу, где люди пишут: "Такой-то адрес. Общались со своими, дом целый" или "Такой-то адрес, был прилет". Из этой группы мы узнали, что в городе нет воды и тепла, заканчивается еда, что кто может, готовят на костре на улице. Организовывают пункты зарядки телефонов с генераторами. Есть люди, которые знают, что в определенной точке в городе ловит связь, и ходят туда, чтобы на секунду позвонить близким и сказать два слова: "Мы живы".

Родители, я и сестра звоним на все номера, отправляем дедушки смски, пишем: "Если будет эвакуация – выезжай", рассказываем, что к ним пытается прорваться помощь. Я знаю, что в городе слухами разгоняется совсем другое – что их бросили, они никому не нужны, что неизвестно, кто стреляет – рашка или наши. Что их оставили умирать.

Читайте нас в Telegram: проверенные факты, только важное

Несколько дней назад я в очередной раз начала звонить дедушке и подругам из Мариуполя. И тут увидела, что одна из них выложила сториз, как они уезжают. Я начала звонить другой подруге, и неожиданно пошел гудок. Она взяла трубку, сказала "Привет" и начала плакать. Рассказала, что они выезжали под обстрелами и бомбежками, что как раз в этот момент в соседний дом прилетело.

Через несколько часов с одной из подруг снова не было связи, а другая написала, что все хорошо, они в Бердянске, и она впервые за 15 дней приняла душ, поела горячую еду и легла в постель. Сказала, что за эти две недели в подвале уже перестала верить, что где-то существует нормальная жизнь, есть свет и еда, не стреляют и не бомбят.

Мы с родителями и сестрой продолжаем каждый день искать дедушку. Пишем в группы, местным волонтерам, рассматриваем фото в СМИ. Мне трудно сказать, что я чувствую. В какой-то момент эмоции будто парализовало, потому что происходящее невозможно осознать. Только когда подруги начали уезжать, у меня появилась надежда. Надо просто найти какие-то суперсилы, чтобы вытащить оттуда людей. Все остальное сейчас не важно.

Анита Шульга, 40 лет, помощница юриста. В Мариуполе остается подруга:

Мы с моей подругой Аней были соседками в Донецке, с тех пор и дружим. В 2014 году я с мужем переехала в Мариуполь, но ненадолго – через три месяца мы отправились дальше. Аня с мужем тогда еще надеялись, что война закончится, и оставались в Донецке. А в 2015 году переехали в Мариуполь.

Им очень нравился город, у обоих была нормальная работа. Мы общались по телефону – и перед войной тоже. Они не верили, что что-то будет, не думали уезжать из города. Может, в этом есть и моя вина, потому что я говорила ей: "Аня, да такого, как в Донецке, не будет". Я была уверена, что все эти новости – просто нагнетание. Ни Аня, ни я не собирали тревожных чемоданчиков.

Мы созвонились спустя несколько дней после 24 февраля. Аня сказала, что в Мариуполе ужас, он постоянно обстреливается. Сначала они с мужем сидели в коридоре в квартире. Подруга выходила на связь и говорила, что они вообще не могут выйти из дома, боятся. Затем ее телефон перестал отвечать. В первые дни марта Аня снова вышла на связь и сказала, что они в подвале своего дома, еще через некоторое время – в подвале офиса ее мужа. Дальше связи не было несколько дней. А вчера она снова позвонила по телефону. Сказала: "Мы живы. В подвале. Здесь холодно, я простудилась. Страшно". Больше ничего.

Все разы, когда Аня выходила на связь, она была в ужасном эмоциональном состоянии. Знаю, что люди переживают войну по-разному. Кто-то в Мариуполе жжет костры, держится. Она не держится совсем. Это его просто убивает. Каждый раз, когда она звонила по телефону, плакала и говорила: "Я уже не могу, так страшно, и вокруг стреляют". Она была в панике, голос дрожал. Я очень надеюсь, что они смогут уехать, или что все это скоро закончится. А Аня все выдержит и снова начнет новую жизнь. Уже во второй раз.