На связи с потусторонним миром. Как ищут без вести пропавших на войне

13 сентября украинская армия освободила Изюм, а уже 15-го президент Владимир Зеленский заявил, что в городе и рядом с ним обнаружили массовые захоронения. В некоторых могилах похоронены целые семьи гражданских, а даты их смерти – одни и те же.

На 21 сентября из братской могилы в Изюме эксгумировали тела 320 гражданских и 18 военных ВСУ. По словам главы Изюмской райадминистрации Степана Масельского, только погибших там могут быть тысячи. Сколько человек исчезли и не выходят на связь – неизвестно.

О том, как ищут без вести пропавших и в каких случаях есть шансы найти человека живым, Liga.net поговорила с Олегом Котенко – уполномоченным по лицам, пропавшим без вести при особых обстоятельствах. Он занимает этот пост с конца мая 2022 года – с момента его создания. Но занимается поиском пропавших без вести уже восемь лет – с начала АТО Олег Котенко возглавляет общественную организацию "Патриот", которая ищет пропавших на войне военных и гражданских.

– Можно ли сказать, сколько людей без вести пропали на оккупированных территориях? И сколько из них, хотя бы теоретически, можно найти?

– Эти цифры меняются каждый день, поэтому называть их сейчас нет смысла. Бывает такое, что за один день находятся 600-700 человек, о которых нам звонили по телефону на горячую линию и говорили, что они исчезли. На самом же деле с ними просто не было связи. Например, подбили вышку, и мобильный телефон не ловил.

Я на днях вернулся с деоккупированных территорий – мы были в Изюме, Каменке, Долгеньком, Долине и Студенке Харьковской области и Богородичном Донецкой области. Из найденных захоронений мы забрали тела военных, но наши группы продолжают работать и искать дальше. В настоящее время в Изюме мы нашли 19 тел военных. 17 из них были в братской могиле, еще двое нашли под крестами. Не исключено, что там еще есть наши погибшие. По гражданским телам работает Национальная полиция.

У нас нет доступа ко всем захоронениям – даже к тем, о которых мы почти точно знаем. Поэтому мы считаем многих людей без вести пропавшими. Вариантов, что с ними произошло, может быть несколько: они могут быть погибшими, могут находиться на деоккупированных территориях, но с ними нет связи, а могут быть на оккупированных – например, в плену.

– Как вы определяете, можно ли считать человека без вести пропавшим?

– Когда к нам поступает заявка, мы считаем, что с человеком потеряна связь. Мы не знаем, надолго ли исчез каждый конкретный человек и исчез ли он вообще. Были случаи, когда в наш колл-центр поступали заявки по гражданским и военным – о том, что они пропали без вести. А потом мы узнавали, что их депортировали на территорию России, оттуда они выехали в Европу и вернулись в Украину. Мы понимали, что эти люди нашлись, но узнавали об этом не от них, а по спискам тех, кто пересекал границу. Таким образом, возвращалось очень много людей, которых считали без вести пропавшими.

– Многие ли обращаются на ваши горячие линии с сообщениями о том, что их родственники из Изюма, Балаклеи и других освобожденных территорий Харьковской области исчезли?

– Обращений именно из этих территорий единицы. Там не было связи, и находящиеся там люди просто не могли к нам обратиться. К тому же, они не знали, как это сделать. А их родственники, находящиеся на неоккупированных территориях, могут просто не знать, что родные исчезли. Сейчас мы больше занимаемся поиском военных, потому что по ним есть понимание: военный какое-то время не выходит на связь – и родные начинают нам звонить. Таких обращений у нас 99%.

– Как именно происходят поиски?

– Схем поисков очень много. Есть официальные и неофициальные. Во-первых, это общение с военными, которые находились в то время в том же месте, где исчез человек. Во-вторых, это разведывательные группы с дронами. Мы можем посмотреть сверху, есть ли тела на конкретной территории. Если тел нет – вероятно, военные попали в плен, и мы ищем их уже там.

Еще один способ – "орковские" телеграм-каналы. Наш аналитический отдел постоянно их мониторит, анализирует, выискивает, сопоставляет появляющиеся там фотографии с фотографиями пропавших военных. Другой метод – общение с людьми, находящимися на оккупированных территориях, у которых есть хоть какая-то связь. Они могут залезть на дерево или выйти на пригорок и рассказать нам, что видели, где кого похоронили, или о документах, которые они нашли.

– В каких случаях вы понимаете, что исчезнувший человек, скорее всего, жив или наоборот, скорее всего, погиб?

– В первую очередь, это когда мы видим изображение с дрона – на определенной локации лежат тела. Тогда мы понимаем: туда на боевое задание пошли, например, десять человек, и там лежит восемь тел – значит, восемь военных погибли. Также мы общаемся с подразделениями, которые находятся на линии фронта, пунктах наблюдения или опорных пунктах. Расспрашиваем их о конкретных людях, и они говорят, например: "Да, этот военный был ранен, мы хотели его забрать, но он погиб". Или мы знаем, что наши военные были в танке, и в этот танк было прямое попадание.

Но даже в таких случаях, когда мы на 99% уверены в том, кто именно погиб, мы не можем об этом говорить, потому что ждем экспертизу ДНК. Но поскольку у нас никто не рассчитывал, что будет полномасштабная война и много погибших, то эта экспертиза длится достаточно долго – от трех недель до трех месяцев. И это только в том случае, когда можно выделить ДНК с первого раза. А бывает так, что три недели пробирка стоит, а ДНК не выделяется, тогда нужно брать повторно из другого места.

– Есть ли счастливые истории, когда военный пропал без вести, а потом его нашли и вернули?

– Таких историй много. К примеру, в начале сентября был обмен, и домой вернулись 14 наших военных. По десяти из них были заявки от родных, что они без вести пропали. А троим домой уже пришли похоронки. Когда мы освобождали их, то уже знали, что они живы. Сразу после освобождения мы дали им телефоны, но они не могли позвонить домой, потому что не помнили номеров.

Я тогда пришел в наш колл-центр и сказал: "Нужно корректно сообщить близким, что эти люди живы. Чтобы ни у кого не было сердечного приступа". Мы подготовили родственников, и после возвращения домой этих военных нам еще несколько дней звонили их близкие и говорили: "Спасибо, что нашли их". Мы ведь фактически вернули их родных с того света. В те дни все плакали от счастья – и военные, и их родные, и наши работники колл-центра.

– Когда мы будем знать точное количество пропавших без вести людей во время войны?

– Только после окончания боевых действий. Сейчас проблема в том, что к нам не обращаются гражданские. Они думают, что нет связи, а когда вернутся домой, на территории, которые были оккупированы или где были активные боевые действия, многие увидят, что их близких нет. Вот тогда они начнут обращаться к нам, и эта работа будет очень длительной после войны.

Иногда без вести пропавших ищут чуть ли не по 100 лет. У группы "Патриот", занимающейся розыском военных с начала АТО, еще с 2014 года есть списки бойцов, которых мы все еще не нашли. Есть около десяти военных, которых мы видели на видео из плена. Они были живы, их допрашивали, но что с ними произошло дальше – мы не знаем.

Всего без вести пропавших с 2014 года в списках "Патриота" – 65 военных и 109 гражданских. Возможно, на самом деле их больше, ведь тогда не было государственного органа по розыску, и мы считали только тех, кто обращался в "Патриот", в общественную организацию. Теперь мы ищем всех – и тех, кто исчез с 2014 года, и тех, кто сейчас.