452 рассвета в плену. История защитника Мариуполя, прошедшего российские застенки

Герой этой истории – парень из Мариуполя, у которого была обычная жизнь: семья и двое детей, работа в строительном гипермаркете. 24 февраля 2022 года он взял в руки оружие, чтобы защитить свой родной город, и вместе со многими защитниками Мариуполя оказался в российском плену. Следующие 15 месяцев пройдут в неволе.

В первой части рассказа он делится воспоминаниями о боях в Мариуполе, подготовке к выходу на подконтрольную Украине территорию и о том, как оказался в плену. Во второй – рассказывает о заключении и как жизнь в нем устроена изнутри, надеждах на освобождение и свободу.

По просьбе героя рассказ публикуется анонимно.

ЧАСТЬ 2. "В ПЛЕНУ"

Одноразовый сапер

Меня привезли в гаражный кооператив "Авиатор", рядом с Новой почтой на 23 микрорайоне. В ямах гаражей оккупанты устроили камеры для задержанных, меня бросили в одну из них. Узники сидели отдельно, чтобы не общались между собой. Охранник оказался более-менее адекватным. Расспрашивал, что к чему, и даже предложил поесть.

Утром фсбшники вернулись и говорят: "Вылезай, поедешь с нами". Привезли в 14-этажку на углу проспекта Мира и улицы Леваневского. Им нужно было открыть чердак, где, как они считали, размещался наблюдательный пункт наших военных. Позицию могли заминировать, и они не хотели рисковать сами. Мне дали кувалду и лом, сами стали внизу, навели автоматы и говорят: "Твоя задача открыть эту дверь". Я выбил дверь, но там ничего не было. Так они использовали пленных.

Часть фсбшников осталась наверху, а часть вместе со мной пошла вниз. Один из них заговорил со мной, и благодаря этому разговору я кое-что понял. Потом это помогло мне в плену. Я уже знал, как поступать на допросах, как реагировать на их вопросы и как отвечать. Дело в том, что тебя постоянно провоцируют, и иногда делают это довольно искусно.

Один из них говорит: "Ну что вы, пацаны, расскажите мне, чего вам не хватало? Почему этот Майдан случился, ради чего вы сражаетесь?" Он спрашивает это без наезда, будто ему действительно интересно. Ты смотришь, вроде он нормальный, не алкаш, не аватар, и чувствуешь такой расслабон. Кажется, что с адекватным человеком говоришь.

Я начал ему на человеческом языке объяснять, почему украинцы восстали против Януковича, без лозунгов или другого политического бреда. Я говорил не о бандеровцах, мировом заговоре и Госдепе, а об экономике, правах человека и отношениях с государством. Он, казалось, разочаровался, ведь это не стыковалось с его видением. Они же считают, что защищаются, а по-моему получалось, что всем на них плевать, и Майдан начался не для того, чтобы поставить рашку на колени.

Его порвало, и он стал мне заливать всю соловьевщину с распятыми мальчиками, как какая-то сумасшедшая бабка. И когда такое говорит, казалось бы, человек, который еще может критически мыслить, становится ясно, что адекватных среди них нет. Еще я понял, что, по сути, это тоже был допрос – лайтовый, но допрос. Я заметил, что они любят играть в хорошего и плохого полицейского и могут любое неосторожное слово раздуть до заговора всемирного масштаба. Поэтому разговаривать с ними нужно очень осторожно.

После живого разминирования меня отвезли в центральный райотдел полиции. Фсбшники раньше забрали мое портмоне с документами и деньгами. Наверное, их соблазнили четыре тысячи гривень, которые я получил за велосипед. В райотделе меня спрашивают: "Где твои документы?" Я отвечаю: "У них", – и показываю на ту группу. Полицейские сами опасались спецназовцев, так что говорить с ними никто не стал.

Мои данные записали с моих слов, и дальше я так и катался везде без документов. Меня бросили в камеру, где я просидел до следующего дня, за все это время только один раз дали воды. Днем меня с несколькими другими ребятами запихали в бус с надписью "200", внутри он был весь в крови.

Этап Никольское – Старобешево – Донецк

Всех увезли в Никольское в отделение полиции на фильтрацию. Закрыли в камеру-клетку, затем на допрос. Спрашивали, кто я, откуда, где воевал. Были идиотские провокации: "Убивал бабушек? Детей ел?" Конечно, избивали, но били без вдохновения, скажем так. По сравнению с тем, что было потом, это детские пинки. Просто поток людей был большой, и останавливаться на ком-то не было возможности. Но не всем досталось одинаково. Со мной сидел один парень, у которого было много патриотических татуировок, его били просто за это.

Фильтрацию оккупанты проводили умело и систематически, заносили наши данные полностью в электронную базу, брали отпечатки пальцев, делали фото. В городе еще шли боевые действия, а этот механизм уже работал как следует. На этот пункт свозили людей, задержанных на улицах и блокпостах. Регистрировали, а уже потом разбирались, что это за человек и что с ним делать. После допроса всех без разбора заталкивали в общие камеры. В камере могли находиться 40 человек, были и уголовники. Кстати, благодаря им мы хоть что-то ели, потому что родные передавали для них еду. В Никольское я попал 13 апреля, в период, когда туда же привезли пленных морпехов с завода Ильича.

Морпехи рассказали, что у них был приказ идти на Кременевку. Я тоже, кстати, планировал идти по этому пути, когда прокладывал свой маршрут. К сожалению, никакой связи и координации у морпехов уже не было, и этот приказ отдали фактически вслепую, без понимания обстановки. Им пообещали, что у Кременевки их должны встречать наши, но фронт уже был севернее. Они этого не знали. Так что каждый проходил как мог: кто пешком, кто на технике. В конце концов, выйти повезло единицам, потому что в районе Кременевки уже засели россияне и отстреливали наших как зайцев. Все посадки и поля до самого фронта прослеживались.

Уже в плену я встретил одного парня из морпехов, он дошел до Гуляйполя, тогда оно было оккупировано. Он попросил у местного деда воды, потому что был очень истощен дорогой, а тот его сдал. Вот как ему не повезло, практически на финише. Не знаю, что с ним, до сих пор ли он в плену, или его поменяли и, возможно, он наведался в Гуляйполе, к своему "спасителю".

В Никольском я просидел трое суток. Затем пленных оформляли и партиями вывозили в Старобешево. Там снова участок полиции и подвал, но "прием" там был уже жестокий. Правая сторона тела мне до сих пор об этом напоминает. Ты стоишь на коленях, а тебя лупят ногами, руками, палками и всем, чем только могут. Затем раздевают, проверяют одежду.

У них работают профессионалы, просматривают каждый шов в штанах, проверяют пуговицы, чтобы никто ничего не пронес. С меня сняли кольцо, цепочку и бросили в камеру. Нас было трое на четыре койки, у каждого свои нары, хоть и со вонючим матрасом. Выдали пачку "Мивины", немного хлеба – это показалось роскошью.

В Старобешево был полноценный допрос, который стал базовым для моего дела. Я рассказывал, что стоял в охране в госпитале, никуда не ходил, в бабушек не стрелял. Уже понял, что к датам и названиям нужно быть очень внимательным, потому что от их совпадения в разных протоколах зависит твое здоровье или жизнь. Если ты путаешься, для них это признак, что ты лжешь или что-то скрываешь, и тебя начинают избивать.

Кроме физического влияния они не забывали давить психологически: "Вам пи**а, мы вас всех расстреляем, в Украине вы никому не нужны, Киев пал, правительство сбежало". Это сильно подавляло, потому что проверить эту информацию ты никак не мог. На каждого кричали: "Все вы говорите, что музыканты и водители, стояли в охране". Постоянно пытались расколоть, поймать на лжи. Я знаю действительно такие случаи, когда парни делали крутые дела, а по документам были вписаны банщиками. Конечно, каждый пытался "спрыгнуть" таким образом, но удавалось не всем. Мне поверили – возможно, просто повезло со следователем.

В Старобешево продержали пару дней и увезли в Донецк, в бывший изолятор временного содержания. Это была основная точка, куда везли всех причастных к украинской армии. Там людей фильтровали по здоровью, раненых или больных отсеивали и могли отправить в больницу. Но если на тебе не видно конкретных травм, то оттуда один путь — в Еленовку.

"Теплый" прием в Еленевке

Если раньше нас скорее пугали: "мы вам пи**ец устроим", то в Еленевке был именно он – пи**ец. Приемка очень жестокая. Пленных привозит автобус, а в зоне уже ждет так называемый приемный коридор – две шеренги садистов. Когда привозят новеньких, то самые большие "любители" приходят встречать даже в свой выходной. Называют твою фамилию, ты выпрыгиваешь из автобуса, руки навыворот, лицо в капот. Получаешь пару ударов и называешь свои данные, потом бежишь на территорию ДИЗО. Любая зона устроена так, что заключенный попадает сначала на ДИЗО или ШИЗО (дисциплинарный или штрафной изолятор).

Ты бежишь через этот приемный коридор, а тебя в это время бьют изо всех сил всем, что есть. Чем быстрее ты бежишь, тем меньше получаешь. Потом садишься наприсядки, руки за голову, а они просто подходят и начинают тебя бить — ногами, дубинками, тактическими перчатками. Тренируются отбивать почки или печень — кто что больше любит.

Затем забегаешь в ДИЗО, становишься к стенке звездочкой. И когда весь этап уже пропущен внутрь, экзекуция продолжается. Банда телохранителей начинает дубинками отбивать тебе внутренние части ног. Это минимальная программа. А дополнительно могут ударить в голень, чтобы ты на шпагат хорошо садился. Но не просто на шпагат, а чтобы сустав вывернуло набок. Это очень больно.

И это еще не конец. Потом ждет так называемая до*бка: "Кто ты, откуда, где служил? О! Пулеметчик! Ой, сколько ты наших положил!" Возле меня стоял парень, он в 2015 году был водителем на "Граде". Его вдвоем дубинками начали избивать, пока он уже не смог встать. И так через одного. "Аааа, нацгвардия! Детей резал, убивал!" — и давай его лупить.

Если пережил приемку, идешь на медосмотр. Полностью раздеваешься, присаживаешься, чтобы не пронес ничего внутри себя. Если ты сильно избит или просто старый, то могли отправить обратно на ИВС (Изолятор временного содержания). Это не забота о людях, они просто видят, что ты у них можешь сконать, а потом надо писать отчеты и всякое такое. От таких избавлялись — пусть умирает где-то там. Работники колонии записывают твои данные, это сопровождается промежуточными пиз**линами. Затем запирают в камеру.

Когда я попал в камеру ДИЗО, в ней было 20 пленных, потом добавилось еще. Рекорд – 38 человек в трехместной камере. Ты весь избит, а невозможно не только лечь — даже сидели по очереди. От того, что стоишь постоянно, очень сильно отекают ноги. Пить нечего, где-то они набирали грязную воду и это максимум. Еды не хватало, приносили какую-нибудь бурду, бросали в грязную посуду, и ты ешь, как животное. Ни поесть, ни попить, ни поспать было невозможно.

ДИЗО используется как карантинная зона, в ней ты находишься перед тем, как перейти в общий барак. По правилам, карантин длится две недели, но бывало по-разному. Мне повезло, через четыре дня нас перевели в барак.

Неандертальцы XXI века

В Еленовку я попал 19 апреля, а на барак меня перевели 23 апреля. Запомнил, потому что на следующий день была Пасха и была хорошая погода. Барак — это двухэтажное здание, давно законсервированное. По сути, это пустой большой зал: стены и пол из бетона, никаких коммуникаций нет, туалет на улице.

Около недели мы спали прямо на полу, кто-то натаскал картона, стелили его под себя. Было ужасно холодно. Повезло, что у моего соседа была теплая большая дубленка, мы на ней вдвоем пытались спать. Еда была ужасной. На обед, если сварили макароны, то вода из них – это первое блюдо, а макароны – второе. Еды было очень мало, все были постоянно голодными.

На бараке режим был легче, но все зависело от охранников. Одна смена могла быть более-менее лояльной, а другая – настоящие твари. Такие круглосуточно устраивали обыски и издевательства. Выведут на плац, руки за голову, всем сесть накорточки. Через 10-20 минут начинаются судороги, я часто не выдерживал. Падаешь на колени, а тебя дубинкой по хребту — нарушаешь приказ.

Одна из пыток, которой можно сильно измучить человека, – это пение песен. Приказ: на завтра всем нужно знать гимн "ДНР". Конечно, ни у кого текста нет. Непонятно, кто и где раздобыл тот дурацкий гимн, нацарапали его на кусках обоев алюминиевой проволокой и так учили. Потом всех сгоняют во двор барака: "Стройся!" Мы в одном конце плаца, а охранники напротив. Команда петь гимн как можно громче. Ты рвешь голос вовсю, а он: "Я не слышу, что-то тихо, давай еще раз". Так может быть пять, десять, пятнадцать раз. Ты уже начинаешь просто угасать физически, в конце концов, можно потерять сознание. Эта пытка изобретательная, а кого-то избить без причины – это абсолютно регулярное действие, как поход в туалет.

Чтобы немного облегчить себе жизнь, каждый пытался попасть на работу по благоустройству. Это возможность выйти на промзону, найти себе бутылку или кусок картона. Это также доступ к воде. Ребята нашли заброшенный колодец, там можно было постирать себе вещи.

Рядом росли орехи, их собирали и ели, это были серьезные "плюшки" для нас. Фактически мы прибегли к методам неандертальцев. Всех ставят в такие условия, что ты невольно становишься пещерным человеком, сконцентрированным на преодолении голода и холода, других мыслей у тебя нет. И еще это давало определенную иллюзию свободы: тебе приказали рвать траву, и ты рвешь себе. В это время на тебя нет никакого влияния, как будто о твоем существовании все забыли. Тем временем в барак в любой момент может залететь группа телохранителей, им стало скучно и захотелось кого-нибудь избить.

Не задержанный, а подозреваемый

В Еленовке меня ни разу не допрашивали, я заполнил стандартную карту заключенного и все. В начале мая пленным начали оглашать подозрения и увозить. Теперь ты уже не задержанный, а подозреваемый в совершении преступления. Заходят в барак, называют фамилии — на этап, ты бежишь, хватаешь свои вещи. Пленных партиями грузят в машину и везут в СИЗО, иногда в Таганрог или дальше, вглубь России. Их система распределения осталась для меня непонятной.

Восьмого мая меня перевезли в донецкий СИЗО. Вывели из машины сразу в подвал. Руки связаны за спиной, тебе одевают мешок на голову и охранник держит его, затягивая на шее, чтобы не рыпался. Он заламывает руки вверх и ведет по коридору. По дороге тебя могут избивать – зависит от того, кто ведет.

Далее медосмотр, отпечатки пальцев, фотографирование татуировок и шрамов. Потом тебе предъявляют обвинения по статье 229 кодекса ДНР – террористическая деятельность. Почти все военные проходили по этому обвинению. Дают подписать документ, что ты ознакомлен с обвинением, потом – что ознакомлен, что за тобой ведется видеонаблюдение. Далее пишешь заявление: "Прошу для сохранения жизни и здоровья держать меня отдельно от уголовных преступников".

В камеру тебя заводят на четвереньках. Охранник снимает мешок с головы, командует лечь на пол и ползти к противоположной стене. Камера находилась в подвале, неба не видно, только чуть видна полоска света сверху. Повсюду клопы, блохи и огромные крысы. На шесть нар было 12 человек, спать мы скомпоновались "валетом" по два, как-то устраивались.

Подъем в шесть, а отбой в десять, в этот период сидеть или лежать на нарах запрещено. Есть металлический столик, возле него скамейка на два-три человека. Поочередно можно садиться на 20-30 минут, все остальное время нужно стоять или ходить. Периодически открывается глазок в дверях, тогда все должны мгновенно выстроиться в две шеренги и трижды крикнуть "слава России".

Когда охранники заходят в дверь, все должны упасть на пол лицом вниз. Могут зайти поменять лампочку, а может мало всем не показаться. Залетает группа этих зверей, начинают лупить, прыгать по тебе, бить дубинками. Кого-то могут вывести в коридор и жестоко избить, не просто пару ударов для проформы, а персонально. Это они называли воспитательными действиями.

Глоток воздуха в зловонной камере

Что происходило за стенами СИЗО, мы не знали. Какие-либо контакты с внешним миром для нас были запрещены. Где-то с верхних этажей иногда доносились звуки телевизора, но расслышать что-то конкретное не удавалось.

15 мая в зоне сняли окна на лето. Слышно стало лучше, но во время новостей всегда кто-то делал звук тише. Единственным признаком того, что все действительно не так, как нам рассказывают, были звуки боевых действий. Удаленную канонаду мы слышали довольно часто, а несколько раз так грохнуло, что со стен посыпалась штукатурка. После таких прилетов охранники обычно дурели, начинались побои или необычные наказания. А нам стало ясно, что их рассказы о том, что Россия захватила всю Украину до Днепра, – полная ложь.

Дважды я услышал просто невероятные вещи. Помню, где-то в восемь вечера издалека раздается мелодия песни "Червона калина", причем именно ее строевой вариант, а после идет разговор. И тут как вспышка — это же фрагмент фильма "Потерянные рассветы", когда повстанцы идут по полям и поют эту песню, а затем диалог. Я этот фильм помню чуть ли не наизусть, поэтому сразу узнал. Не знаю, что это было, может, фрагмент использовали в их пропаганде, а может кто-то смотрел этот фильм действительно. Такая загадка.

Как-то я проснулся в четыре утра, слышу где-то играют украинские современные песни. "Океан Ельзи", "Друга Ріка" – несколько песен подряд, а затем пошел батяня комбат и всякая другая фигня. Эти два небольших эпизода стали для меня настоящими событиями. Это трудно объяснить, это было словно глотнуть свежего воздуха в зловонии камеры. Всего лишь несколько мелодий, но это ободрило меня очень сильно.

В донецком СИЗО я провел почти два месяца: с восьмого мая по первое июля. За это время никаких следственных действий со мной не проводилось. Некоторым из нас начали присваивать статус пленных, а тех, кому они решили фабриковать дела, продолжали содержать под стражей. Из нашей камеры десять ребят перевели в статус пленных, а двоих, из 53 бригады, оставили.

Смена статуса происходит так: в "кормушку" просовывают бумажку, ты на тыльной стороне подписываешь, что ознакомлен. Кое-кто пытался разобраться, но никто ничего прочесть не давал. После этого появилась надежда, что нас начнут обменивать. Мы ничего не знали, только догадывались. Когда снова начали собирать этап, все подумали, что это обмен, но нас ждало большое разочарование.

Не проиграл в русскую рулетку – попадаешь в "цивилизацию"

Мы надеялись, что едем на обмен, но первого июля оказались в Горловской колонии. "Приемка" там была не менее жестокой, чем в Еленовке. Вообще, приемки после этапа – это рулетка страшная: можно потерять здоровье или даже жизнь. Процедура почти одинаковая: выпрыгиваешь из машины, тебе выкручивают руки, ноги и давай избивать. В Горловке на подкреплении была Росгвардия — это отборные уроды. Подходит такой двухметровый жлоб, и от одного его удара ты складываешься вдвое.

Потом попадаешь во двор, тебя ставят лицом к стене звездочкой – ноги пошире, руки за голову. В этой позе ты не можешь ни прикрыться, ни увернуться, и какая-то сволочь подходит сзади и бьет дубинкой в печень или почки. После такого поставленного удара свет в глазах гаснет, и ты просто оседаешь на пол, хватая воздух как рыба. В результате – сломанные ребра и ходишь в туалет кровью.

Потом тебя фотографируют, медосмотр, собирают анкетные данные и так далее. Если можешь, идешь в полуприсяде к бараку. Там один говорит нам: "Все, вас больше не будут бить. Это приемка, так положено. Теперь будете жить по режиму, даю слово офицера". Позже этот "офицер" заходил в барак: "А чего ты не так стоишь, или не так сидишь", – получи в зубы. "А что у тебя футболка с надписью на английском? Ты что, американец?" – подача с ноги.

В Горловке режим был не таким строгим. Мне повезло, потому что я попал в барак, в котором недавно жили зеки. А другие бараки уже сильно пришли в упадок. Два этажа, 125 человек на этаж. У каждого были свои нары, матрац, одеяло, подушка и наволочка, на четырех человек — одна тумбочка. Условия были более-менее вменяемые. По сравнению с тем, что было раньше, мы попали в цивилизацию.

В сентябре нам начали выдавать предметы личной гигиены – половина бруска мыла в месяц, на стирку и купание. Открыли вещевые комнаты для одежды. У меня были запасные трусы и носки, по местным стандартам я был круто экипирован. Белье я выменял на сигареты. Курс – три штуки за новые трусы. Время от времени "стреляешь" у охранника сигарету, потом меняешь на продукты или нужные вещи. Сигареты — самый ценный товар в колонии, и из-за того, что я не курю, я был в выгодном положении. За них можно было получить все. Даже та донецкая "Прима", в которой и табака-то нет, была твердой валютой.

Оставшиеся

В колонии очень быстро развилась система стукачей, через них администрация постоянно следила за разговорами и настроениями. Один мой близкий товарищ получил на орехи за жалобы на еду. Иногда нам давали рыбу. На десяток человек приносили миску с небольшой рыбкой, немножко больше кильки. Обычно получалось одна-полторы штуки на человека, а в тот раз не получилось даже по одной. Конечно, для постоянно голодных людей это болезненная тема, которую возмущенно обсуждали между собой в бараке. На следующий день парня из наших вызывают опера: "Что, тебе еда не нравится?" – и давай его лупить. Вот так работали стукачи.

Процентов 20 узников написали заявления на отказ от обменов. Они подписывали бумагу, что хотят остаться на территории России, и дальше их судьбу решали по-другому. Оставшиеся надеялись на амнистию, но попали в бюрократическую ловушку. Амнистия возможна, когда у тебя есть приговор. В СИЗО ты сидишь под подозрением, то есть вина твоя еще не доказана. Вот это "еще" очень относительно, потому что на самом деле ничего они не доказывали: прицепят тапик (полевой телефон, широко используемый оккупантами для пыток током) на гениталии, и ты подпишешь любую ахинею. А если тебе не "пришили" дело и перевели в военнопленного, то амнистия здесь не применяется, потому что ты ни в чем не виноват.

Среди оставшихся были просто ватники, которые пошли на службу ради денег, в те годы, когда особых боев уже не было. Расчет был отсидеться где-нибудь, получить статус участника боевых действий или дослужить стаж и выйти на пенсию. Были местные, их семьи и имущество остались в оккупации, и самый простой путь для них – вернуться домой. Это, в принципе, жизненная история.

А еще было много ребят, совсем молодых, на которых сильно давили родственники с оккупированных территорий. Ему 20 лет, он еще совсем "зеленый" и, возможно, где-то сам не разобрался, что ему делать. А тут с августа разрешили посылки передавать, которые называли "кабанами". Приходят ему вещи, еда, вкусности, а еще записка: "Сыночек, Россия пришла, мы здесь так хорошо живем, здесь такие зарплаты, девушка ждет, бабушка плачет".

Со временем многие молодые люди написали отказы, потому что отчаялись ждать обмена. Опять же, мы не знали толком, что происходит в Украине. Я так и не понял, как они выбирали людей. У меня мариупольская прописка, и я, вроде, тоже попадаю в потенциальные оставшихся. Но мне такое даже не предлагали.

Оставшиеся оказались в непонятном положении. Практически их могли выпустить в любой момент, а могли держать бесконечно, зависело это от чьего-то каприза. Конечно, в колонии их пытались использовать, и они часто шли на сотрудничество с администрацией. Бороться со стукачами было бесполезно. Вычислить его сложно, а что-то доказать почти невозможно. Да и за такое разоблачение тебя просто запроторят навечно в изолятор, и ты там сгниешь. Когда понимаешь, что к определенному кадру есть подозрение, стараешься просто ничем его не кормить. Это была самая лучшая тактика. Мы разделились на кружки доверяющих друг другу людей и так выживали.

Комплимент от барака

Сколько останется от посылки, которую тебе прислали, зависело от смены, которая ее выдает. Бывало, охрана тупо уносила себе половину, но нормальные так не делали. В конце концов, большая часть всех посылок и так попадала к ним, но в обмен на решение каких-то вопросов. В бараке есть так называемый завхоз, это вроде старшего среди пленных, он общается с охраной и держит "общак". Пленные сами собирают туда сигареты, кофе, консервы, колбасу. Зачем? На дежурство заступает новая смена охранников, они присылают в барак гонца: "Мы хотим курить и чего-нибудь к чаю или давайте нам сала подкиньте". Они получают этот "пряник" из общака и ведут себя по-человечески, не метелят всех подряд, не залетают с обысками и так далее.

Зарплаты у охранников мизерные. На эти должности идут либо реально больные, которые тащутся от издевательств над другими, либо чтобы избежать мобилизации. Все они прекрасно знали, что москали на мясные штурмы первыми бросали жителей так называемых республик. Россияне шли уже потом, они об этом сами говорили. И здесь парадокс: с одной стороны, они на Россию буквально онанируют, а с другой — понимают, что их используют как мясо. Поэтому зона была относительно хорошим вариантом для местных сохранить свою жизнь. За счет наших "кабанов" каждый из них неплохо экономил. Пришел, поел, попил, покурил и еще с собой унес, а это все у них очень дорогое. Можно сказать, что мы их содержали в известном смысле.

Письма из плена

В августе на построение вместе с начальником зоны пришел замполит. Это еженедельная формальная процедура: "Здравствуйте, граждане пленные, есть вопросы, жалобы, предложения? До свидания". А тут вдруг он говорит, что министерство юстиции "днр" разрешило переписку пленных с родными. Переписываться можно только с близкими родственниками: женами, родителями, дедами, сестрами и детьми. Конечно, все сразу обрадовались, а потом возникла мысль: "А как писать?" У нас нет ни карандаша, ни бумаги, ни денег на марку, а наши родные не знают вообще, где мы и что с нами.

Нормальные охранники, за продукты из наших "кабанов", сообщили о парнях, у которых были родственники на оккупированных территориях. Наконец начали поступать первые письма. Внутрь клали еще один конверт, бумагу и марки, чтобы ты мог ответить. Так оно началось, первое, второе, а потом постепенно распространилось. Но все равно это была довольно сложная процедура.

По правилам я мог писать только на имя жены и только на территорию "ДНР". Мои родные находились за границей, так что без посредника никак. Я адресую письмо жене, а получить его должен другой человек. Первая проблема — узнать, что письмо вообще пришло, потому что ни почтальонов, ни нормальной почты там нет. Затем проблема это письмо получить. Это на кого попадешь: "А покажите паспорт, а почему я должен вам его отдавать, когда оно адресовано не вам?" Если все-таки повезло, посредник фотографирует мое письмо и пересылает через интернет жене. В обратную сторону так же. От меня к жене письмо могло идти месяц-два. За весь период плена я получил три письма. Очень повезло, что разрешили переслать фотографию семьи, это очень поддержало меня.

Все письма цензурировались. Нам было ясно доведено, что мы можем, а что не можем писать. Можно было обсуждать личные вещи, кто жив, а кто нет из близких. Так я узнал, что при обороне Мариуполя погибли многие мои друзья. Попросил, чтобы жена проверила мой статус по всем правозащитным организациям, стало понятно, что Красный Крест России не знает о моем существовании.

Другие темы были ограничены. Например, нельзя было написать: "Елена, скажи Татьяне, что ее Саша здесь со мной сидит, пусть ему напишет". Чтобы это передать, приходилось шифровать послание так, чтобы оно было понятно только адресату и не вызывало подозрения. Я писал: "Передай привет Алле Федоровне". Моя жена знала, что речь идет о маме моего побратима, и уже догадывалась, что я упоминаю ее не зря. Так оно передавалось.

Позже, в начале ноября, прошел самый большой на тот момент обмен. Несколько десятков парней из Горловки добрались до Украины. Они постарались по максимуму рассказать, как искать, как писать, постепенно переписка стала регулярной.

Я стал для них неинтересен

В Горловке меня только раз допрашивал Следственный комитет. Но это был допрос для проформы: "Давай быстрее, это мы знаем, что дальше? Ок, проехали". Очевидно, что я стал для них неинтересен, главное не проколоться и не напутать даты или цифры. В процессе он спрашивает мой адрес я называю: "Улица Деревянко, дом шесть". Он записывает и повторяет: "Улица Деревянко, дом пять". Я говорю: "Нет, дом шесть". В это время шел какой-то обстрел, где-то поблизости здорово бахнуло, а он: "Это выход или приход?" "Да я не знаю, – говорю, – не разбираюсь". Притворялся дурачком. Такие подвохи надо отслеживать, я уже понимал, что это провокации. Если бы я сказал: "Это выход", – (а это был выход) мне бы могли ответить: "Ааа, да ты же артиллерист, ты нам все наврал". И кто знает, что бы из этого вышло. А так я подписал протокол и до свидания.

Никаких признаков присутствия Красного Креста или других международных организаций во время моего пребывания в плену я не заметил. В Еленовке я однажды слышал, что кто-то заполнял их формы какие-то, это все. Где-то потом говорили, что по правилам Креста их сотрудники не могут находиться там, где есть риск. А Горловская зона находится рядом с линией фронта, вот и все. К тому же россияне часто прикрывались нами как живым щитом. Подгонят под забор миномет или САУ и отсюда лупят целый день. Но я так понял, впоследствии их наказали: зашла наша ДРГ и дала им чертей. После этого надолго на этом месте они больше не задерживались.

Рядом постоянно шли боевые действия, было ясно, что мы находимся не так уж далеко от украинских войск. Чтобы сбежать из зоны, нужно пройти несколько уровней защиты, это возможно, если устроить массовый мятеж. Но даже если нам, истощенным и раненым, удастся справиться с охраной, колонию просто накроют артиллерией. На это понадобится несколько минут, потому что она рядом. Затем нужно по незнакомой местности, насыщенной вражескими войсками, пройти около десяти километров и пересечь линию столкновения. Серьезно о побеге мало кто думал. Это были скорее мечты.

Этап или обмен?

Заранее никто не знает, куда его увезут. Даже сами охранники ничего не знают, их дело собрать этап по списку и все. Возможно, поедешь к оперативникам на допрос, а возможно – на этап в другую зону. Было такое, что забрали группу парней, все обрадовались, подумали, что на обмен. Через два дня они возвращаются и рассказывают: "Были в донецком СИЗО, выхватили пиз** и поехали обратно".

Этап начинается неожиданно. Всех выводят на всеобщее построение и называют фамилии. В один из таких моментов я услышал свое имя и оказался в группе из примерно 20 парней. Местные горловские охранники нас упаковали, замотали руки скотчем, на голову надели мешок. Упаковали лайтово: можно было дышать, а потом даже немного стало что-то видно.

Привезли на аэродром, там нас приняли другие конвоиры и завели в самолет. У них там целая система организована, на это есть и техника и ресурсы. Перелетели на другой аэродром, к нам подсадили ребят. По их разговорам мы поняли, что летали в Мордовию. Затем аэродром Чкаловский под Москвой, там еще добавилось людей. Затем перелет в Белгород, но сесть так и не смогли – погода не позволила. Самолет трясло так, что мы все испугались, что погибнем на этом долбанном корыте. Наконец вернулись на Чкаловский.

Было ясно, что нас, скорее всего, везли на обмен, но этот форс-мажор мог сорвать всю операцию. Я ужасно боялся этого. Сбор людей планировали, это должно было быть скоординировано с украинской стороной, а тут выходит, что задержка на целый день. Будет ли кто-то ждать? Такое бывало, обмен отменяли, а ребят возвращали на зону. И тут хуже всего, что возвращать тебя обратно в Горловку никто не будет, бросят в ближайшую колонию, и снова тебя надо искать, снова устанавливать связь, снова ты потерялся во всей этой "красоте". Так что пока ты не перешел на украинскую сторону, находишься в страшном напряжении. Удастся или нет?

Просидели на Чкаловском где-то полдня, нас накормили, снимая процесс на камеру. Поставили на колени, но руки не развязывали, только сняли пакеты с голов, отвернули в сторону забора и сказали: "Ешьте". А сами для показухи такие вежливые и добрые: "Вот вам, пожалуйста, ешьте". С собой дали шоколадку и погрузили в другой самолет. После этого перелета всех пересадили в два автобуса. Там тебя нагибают вниз головой, чтобы ничего не видел, и так едешь.

На какой-то точке автобусы остановились, это был нерабочий пункт пропуска на границе. Конвой начал выходить, сказав: "Ну все, бывайте, в плен больше не попадайте". Остался только водитель, он провез еще 100-200 метров, и там прошел сам обмен. Мы вышли, приехали автобусы с их пленными, и мы поменялись транспортом. Тогда кто-то сказал: "Хлопці, вітаємо на рідній землі". А уже после этого нас встретили представители власти и координационного штаба и состоялась вся церемония, которую всегда выкладывает у себя в телеграме Ермак.

Пружина, которая останется сжатой

Мы ехали через приграничные села, это обычные, ничем не примечательные места. Жители выходили на дорогу, размахивая флагами. Я понимаю, что людей предупредили: сейчас будет ехать обмен, встречайте, но все равно это пробирало.

За время плена я потерял 30 кг. Мне повезло, потому что было, что терять. У кого лишний вес, у того есть преимущество. С моими 110 килограммами похудеть до 80 не так критично, до дистрофии не дошло. А если ты весил 70 кг и потерял 20, то превращаешься в ходячий скелет.

Без последствий, конечно, быть не могло. Плохая вода и пища, отсутствие витаминов и недостаточное питание, только это складывается в кучу хронических болезней. А еще умножьте это на отсутствие какого-либо лечения и добавьте побои и издевательства. Мне выбили плечо еще в Старобешево, никакой помощи не оказывали, поэтому оно как само стало, так и осталось. Развился артроз, повредило нерв, и это вызывает постоянные боли.

В настоящее время рука полноценно не работает. Было сломано несколько ребер, узнал это уже во время обследования в Украине. Позвоночник пострадал, с почками проблемы. Потому что сколько раз я ходил в туалет кровью после встреч с дубинкой, я уже и не припомню. В дальнейшем ничего хорошего ждать не приходится.

Мне очень сложно описать свои чувства в момент освобождения. Всплеска эмоций типа: "Ура я дома!" у меня не было. Даже когда ты уже понимаешь, что все – ты проехал удачно, мозг у тебя остается в состоянии ожидания подвоха. Видимо, это следствие пребывания в плену, атмосфера напряжения и недоверия въедается. Ты чувствуешь себя, как сжатая пружина, которую до конца не отпустило.

***

Осенью 2023 года герой этой истории вернулся на службу в силы ТРО. Весной 2024 года, после того, как приняли закон, разрешающий бывшим военнопленным увольняться, он покинул армию. Сейчас вместе с супругой и двумя детьми проживает в Германии.