"Самым страшным был голод. Люди теряли рассудок". 810 дней плена Константина Миргородского
"В плену мечтал, что когда вернусь, сделаю три вещи: спою песню Тараса Петриненко, землю поцелую и закурю под хороший кофе, – рассказывает военный. – Когда уже после обмена был в автобусе, подумал: а почему бы не спеть?"
31 мая 2024 года Украина вернула из российского плена 75 украинцев. Среди них – Константин Миргородский, который провел в плену более 800 дней. В тот день видео его пения, снятое журналистами, собрало сотни тысяч просмотров в соцсетях.
Миргородский – основатель и один из инструкторов волонтерской инициативы "Школа военных водолазов". Россияне схватили его еще в марте 2022 года в районе Бучи. Семья знала, что он в плену, но никакой информации о нем с тех пор не было.
РФ чудом не узнала, какого уникального специалиста схватила. Константин часто говорит "повезло" о ситуациях, которые в нормальной реальности нельзя считать везением.
О массовых похищениях гражданских, плене, пытках российским телевизором и песнях, которые спасают, Константин Миргородский рассказал LIGA.net. Дальше – прямая речь.
Буча, Бородянка, Клавдиево. Начало вторжения
24 февраля я проснулся от звонка друга, который сказал, что на нас летят ракеты. И поехал в военкомат. Меня приписали к роте охраны при Бучанском ТЦК.
Людей с боевым опытом были единицы. Мой опыт – условно-военный. Служил в армии. Хороший специалист по водолазному делу. Но сказать, что супербоец – нет.
Первый день вторжения наш взвод провел на одной из позиций в Бородянке. Несколько раз были команды встречать российские танки. Из вооружения у каждого из нас были только автомат и два магазина патронов. Танки, к счастью, тогда не поехали.
Потом нас передислоцировали в Клавдиево. К нам приехали ребята с несколькими сумками оружия. Поставили перед нами, сказали: "Вам сейчас нужнее".
Ключевое – у нас были "глаза". В лесничестве возле Клавдиево были вышки с видеокамерами для наблюдения за лесом. Из лесничества мы в режиме онлайн могли следить за ситуацией на всех дорогах вокруг: что, сколько и куда россияне перебрасывают. Я наладил контакт со смежниками и передавал информацию из нескольких точек в Киев.
К началу марта Клавдиево было уже в конкретном окружении. Нашей задачей было не палиться. Мы должны были сохранять "глаза" и передавать информацию.
Несколько хороших дел все-таки успели сделать. Помогли выехать ребятам из одного спецподразделения, которое разбили в бою. Их местные прятали, кто где.
Раз неподалеку – метрах в 50 – отбилась от колонны одна из российских машин. Заглохла. Мы еще обрадовались, что сейчас накроем. Пока выскочили, уже никого – разбежались. Но машина осталась. Транспортно-заряжающая машина от реактивной системы залпового огня "Ураган". На ней – 16 ракет со взрывателями. Все это должно было лететь на нас.
Выкрутили взрыватели, зарыли в лесу. Демонтировали с машины кран, чтобы нельзя было снять ракеты, даже если они ее вернут. Вызвали из поселка специалистов. Они быстро приехали, машину завели. В ней гавкнул один двигатель.
Вызвали четырехосевой грузовик, чтобы он ее в лес оттащил.
"Один из ребят сел на водительское место. Пока машину тянули, у нее отвалился руль. Водитель покрутил его в руках со словами "Ну, что это за гимно сюда приехало? Освободители, блин".
Уже потом я узнал: когда Киевскую область освободили, и машину, и взрыватели ребята передали ВСУ. Все ракеты успешно вернулись к россиянам. Но есть нюанс.
"Какая-то баба из дробовика шмаляет по нам с балкона". Плен
Утром 14 марта мне один из друзей написал: мол, Костян, вы там в глубокой заднице, почисти-ка телефон, чтобы не было ясно, что ты инструктор. Я послушался. Оставались какие-то общие водолазные фотографии и карты, куда я метки наносил. Основную компрометирующую информацию о работе со спецурой удалил.
В тот же день получили вводную поднять "птичку" – отследить замаскированную технику. Ребята подняли любительский коптер, решили подъехать поближе к месту: они – по лесной дороге, мы – по асфальтовой. И здесь немая сцена: перед нами из-за поворота выезжает российская БМД. На броне – десантники. Разведвзвод.
Нас трое. Все – в гражданском, на гражданской машине.
"Нас поставили лицом в капот, обыскали. Мой планшет сказали разблокировать. А я сломал его о колено. Поднялся крик. Нам начали стрелять под ноги, проверять телефоны. У меня нашли карту".
Меня забрали на проверку, как самого борзого. Ребят отпустили со словами: приезжайте через час, если он чист – заберете. Привезли к комбату. Он предупредил: "Если не корректировщик – будешь жить. Если корректировщик и по нам прилетит, дальше ты не поедешь".
Когда-то у меня на курсе был парень из ССО. Он рассказывал, как его готовили: если у тебя хотят узнать какую-то информацию – узнают. Условно: когда начнут ногти срывать, расскажешь все. Если, конечно, ты не супергерой. Я – не супергерой. Поэтому нужно уметь врать: говори 90% правды, а 10% – самое важное – прячь под ложью. И на допросах я начал плести какие-то сказки. Косил то ли под гражданского, то ли под теробороновца. Параллельно думал, как не спалить своих пацанов.
Мне повезло. Это были молодые десанты, еще не озлобленные. Они единственные, кто меня пальцем не тронул. Даже отгоняли идиотов, которые хотели меня ножичком попырять.
Когда их комбат узнал, что со мной были другие люди – приказал срочно привезти их. Десанты поехали на встречу, назначенную моим ребятам. Но те наблюдали за местом, увидели, что россияне приехали без меня, и отступили.
Это было мое второе большое везение – у меня были свидетели, что меня взяли в плен.
Через сутки к допросу приобщили кого-то с водолазной подготовкой. Расспрашивали, где обучающие базы, что спецназ делает. Я говорил: "Какой спецназ, кто меня туда пустит?".
Начал рассказывать, что был водолазом, торговал снаряжением. Спецназ, мол, это совсем не мой уровень. Профессию я шарю, косить под дурочка было легче. Ничего интересного от меня не узнали. Сказали, отправят в Гостомель разбираться.
Пока не отправили, подошел их офицер, здоровенный медведь, начал кричать: "Что у вас за народ? Впервые такое вижу! Мы в Бучу зашли, а там какая-то баба, с дробовиком, шмаляет по нам с балкона! Что вы за люди? Правду говорят: этих вывезти – новых завезти".
В Беларуси, кстати, тоже потом слышал, как танкисты плакали, что их пошматовали. В общем, несколько раз наблюдал, как они были откровенно о*уевшие из-за своих потерь.
В Гостомеле меня сразу спустили в подвал. Сказали, что вру. Раздели.
"Кинули на пол с битым стеклом. Повозили по стеклу. Такие психологические фишки, чтобы я кровь увидел. На столе были разложены кусачки, ствол, еще какая-то фигня".
Потом меня как-то очень хитро связали – ноги за ушами, руки заломлены. Когда один узел подтягивают – выкручивает все суставы. Рылись в моем телефоне, параллельно задавали вопросы. Это был первый серьезный допрос.
Мне снова повезло – я упал в обморок. Привели в сознание. Дали подписать документы, что я комбатант – мол, так больше шансов, что меня не шлепнут по-тихому. Бросили в один из холодильников на аэродроме, которые были вместо камер.
Там было 28 человек. Большинство – гражданские из Киевской области. Некоторые ранены. Ни воды, ни еды. Спали все вместе на грязных тряпках. В туалет ходили там же в какую-то банку.
Наши валили день и ночь. Несколько раз прилетало совсем рядом. Мы надеялись, что стену развалит и сможем убежать. Но, к сожалению, не сложилось.
"Из камеры в камеру переносили телевизоры". СИЗО в Новозыбкове
23 марта на "Уралах" увезли в Беларусь. В соседней машине один мальчик попытался сбежать – открыл аварийный люк, вылез на крышу и спрыгнул. Два "Тигра" из сопровождения открыли огонь. Я слышал, как работал пулемет. Они говорят, что его убили.
Еще момент. Россияне очень боялись всех гаджетов. Нашифровали, что там есть маячки, по которым можно отследить местонахождение. Поэтому разбивали все, даже цифровые часы. Пока мы ехали, один умный парень сказал: "Они разбили все наши гаджеты. Теперь думайте, что дальше говорить. Они ничего не подтвердят".
Так что дальше я уже спокойно играл роль обычного ТРОшника и мог не вспоминать о водолазном деле – никаких записей о нас не осталось.
Из Беларуси в несколько этапов нас перевезли в Брянскую область. В Новозыбков, СИЗО-2.
"СИЗО началось с "приемки". Тебя раздевают. От ворот к корпусу прогоняют сквозь две шеренги сотрудников ФСИН. Пока идешь – тебя бьют и травят собаками. Собаки рвут кому-то ноги. Если падаешь – они по тебе прыгают. Кому-то ломают ребра. Всех пинками гонят вперед".
Роль теробороновца спасла меня от жестякоых допросов. Снова повезло.
Нас охранял тюремный спецназ и местные вертухаи. Спецназ раз в несколько месяцев менялся – были осетины, кадыровцы, черт знает кто. Когда в начале мая из Еленовки привезли защитников Мариуполя, они над ними издевались жестоко. Особенно доставалось ребятам боевых специальностей: снайперам, гранатометчикам.
Несколько человек получили серьезные травмы. Было несколько смертей. Не только от допросов. Спецназовец ударил одного гражданского дядьку, в возрасте уже, что-то отбил, – тот умер.
Некоторых так пытали, что крики были нечеловеческие. Это было постоянно: тебя допрашивают плюс-минус нормально, но слышишь, как в соседней камере людей истязают болью.
В камере – огромной, тюрьма еще "екатеринка" – постоянно был лютый холод. Еду разносили баландеры. Из камеры никуда не выводили, разве что на допросы и шмоны.
Кормили так, чтобы мы могли поддерживать жизнедеятельность. Ребята подсчитали – давали меньше тысячи Ккал в сутки. Все начали терять вес.
В 06:00 – подъем. Зарядку делать не разрешали. В 6:15-6:30 быстро раздают завтрак. Далее убираем, готовимся к проверке. Проверки жесткие.
"Дежурный по камере должен упасть на спину или живот, быстро проползти под койками, вернуться, подняться, закрыть глаза, стать звездочкой. Если на робе находят пылинку – страдают все. Если прополз медленно – тоже".
Проверка длилась час-полтора. После нее – так называемые оперативно-режимные мероприятия, выводят на допросы. В 13:00 – обед и снова допросы. В 17:00 – ужин. В 19:00 – еще одна полуторачасовая проверка. В 22:00 – отбой. Наш сон они не трогали. Постоянно в глаза светили лампы дневного света, но нас никогда не поднимали.
В нашей камере было трое военных – я, офицер-морпех и старший прапорщик из связистов. Остальные десять пленных – гражданские.
Был паренек, которого вместе с отцом захватили. Отец – афганец, ему прострелили ноги, забрали от сына. Сын – молодой крепкий парень, имел ментальное расстройство. Ему было очень тяжело. Он вообще не понимал, что происходит.
Гражданских тоже водили на допросы, но не так прессовали. Россияне быстро поделили людей на тех, кому шьют дела – минометчиков, артиллеристов, – и обменный фонд. Им нужен был пул людей, которых осудят за "убийства гражданских". Остальные – массовка.
Первое время нам пытались проводить политпросветительство. Из камеры в камеру переносили телевизоры. Включали новости, программы Михалкова на флешках. Все это заставляли пересказывать. Но мы быстро научились выделять из них рациональное зерно.
Например, когда в Украине появились HIMARS, они активно грозили все их покрошить. Шли недели, а "хаймарсы" все не крошились. Так мы делали выводы.
По выходным в полночь была какая-то недельная итоговая передача с детальным разбором. Я хотел ее посмотреть. Однажды повезло – телевизор к нам попал в воскресенье. Когда все заснули, заныкался от глазка (мы его Оком Саурона называли), чтобы вертухай не увидел. Включил звук еле-еле и смотрел, как обсуждали пакет помощи от США. Запоминал. Это на время помогло поддержать настроение.
Но в целом этот "ящик" ужасно демотивировал.
Из новостей мы сразу узнали, что освободили северные области Украины. Видели, как они нервничали, когда начались бои за Харьковскую область. Потом всю информацию нам резко перекрыли. Моментально: телевизоры сдать и все. Тогда я понял – Украина устояла.
С тех пор и до выхода мы были в информационной изоляции. Но они обсуждали между собой ситуацию, что не все так хорошо. Мы это слышали.
"Нам пох*й, пусть умирает". Колония в Пакино
В Новозыбкове я просидел больше года. В мае 2023-го нас упаковали и увезли в Тулу.
Это был жуткий момент. Такая же "приемка". Так же отхерачили. Загнали в прогулочные дворики. К вечеру пошел дождь. Под ним мы стояли всю ночь. Вертухаи ходили сверху, кричали то опуститься на колени, то голову закрыть руками. Было тяжело и морально, и физически. У одного парня начался приступ эпилепсии. Просили лекарство – состояние было тяжелым. Те кричали: "Нам пох*й, путь умирает". Едва дождались утра.
Оказалось, это была пересылка в исправительную колонию в поселке Пакино (Владимирская область). Там нас – около 300 человек – держали уже на зоне. В батарее в камере мы нашли носок ВСУ. И такие: "Опа! Предшественники. Здесь есть наши".
Все началось по новому кругу: тот же распорядок, те же допросы. Чуть лучше условия. Теплее. Камеры меньше, но в них больше людей.
Самым страшным здесь был голод. Основой питания был отвар из очисток гнилого картофеля. Мы начали конкретно терять вес (у кого он еще оставался) и силы. Мне, например, по весу терять уже было нечего, я просто падал.
Буквально держались на хлебе. Его часто давали более или менее нормально – буханка, разрезанная на пять частей. Она действительно спасала. Поэтому хлеб – это было святое.
Нас постоянно перемещали из камеры в камеру. Однажды попалась камера напротив комнаты отдыха спецуры. Глазок камеры не полностью закрывался. Сквозь щель можно было подсматривать у них новости. Так узнали, что Херсон уже наш.
В колонии в Пакино выводили на прогулки. Зимой даже выдавали бушлаты. В Новозыбкове бушлатов не было никаких. Там перед баней – в конкретный мороз – выбрасывали в прогулочный дворик. Минут через 20 ожидания, совсем задубевшего, загоняли в баню, где без горячей воды и мыла нужно за три минуты помыться. Дич.
В Пакино зато не оказывали медицинской помощи. Врача мы называли ветеринаром.
У него даже зеленки не было. Ребята гнили. У всех – ужасные язвы. Надо было минимум месяц ждать, пока врач придет и помажет их тем чертовым фукорцином. Меня, к счастью, язвы минули, я практически не гнил. А у ребят было страшное. Их забирали в больницу. У кого-то начинала подтекать крыша. Был один суицид – паренек не выдержал.
В Пакино приезжал Красный Крест. Половину людей от них спрятали – просто закрыли барак и сказали всем лежать на койках (что обычно было строго запрещено). Какую-то часть пленных Красный Крест вызвал на беседы, дали заполнить регистрационные карты и шанс наконец-то связаться с родными.
"А еще было такое наивное: "Мы привезли настольные игры, вкусняшки. Требуйте у администрации". Слушаешь это под пристальным взглядом спецназа и чувствуешь, чем завершится попытка что-то требовать".
Приезжали российские правозащитники. К ним серьезно готовились. Несколько дней нас учили ходить ровно, а не как обычно – руки назад, лицо в пол. Внесли в камеру стол. Скатерть постелили – вообще что-то небывалое.
Тут открывается дверь – заходят ребята в жилетах "правозащитники при президенте РФ", что-то о правах человека, какая-то Москалькова. За правозащитниками стоит спецура и начальник зоны – которые уже нас проинструктировали, что можно говорить. Правозащитники спрашивают, как с питанием? Мы – худые, измученные – говорим: нормально. Они такие: понимаем, здесь не курорт. Киваем – не курорт.
Большую часть времени занимали разговоры о еде. Вспоминали, что хотелось бы съесть, фантазировали о блюдах, которые будем готовить дома. Рецепты придумывали. Все мысленно начали делать бизнесы в аграрной сфере и открывать рестораны.
"Но такие разговоры в определенный момент выдерживали уже не все. Из-за голода люди реально теряли рассудок. Это было страшно".
А россияне играли с нами: кого-то закармливали, других держали на голодном пайке.
Год не было обменов из Пакино. Мы уже были в эмоциональном упадке. В плену гораздо легче знать, что кто-то уехал домой. Искренне радуешься, потому что можешь быть следующим.
В последний месяц я наладил себе ментальное равновесие. Попал в камеру с очень классными морпехами. У нас были общие интересы – музыка, мотоциклы.
Выровнялось отношение к еде – стало просто пофиг. Плюс нам разрешили заниматься спортом. Была так называемая фитнес-хата, там все качались, когда были силы. Была четкая закономерность: бросили на две кашинки больше – опа! – сразу снова все тренируются. Кормят хуже – у большинства пауза, пережидают неблагоприятный период.
"Я пел украинские песни – это очень поддерживало. Повстанческие песни, Тараса Чубая, Скрябина, Тартака. "Рыцарский Крест" морпехи очень любили. Что знал полностью – все пел".
Очень тихо – там за украинский язык можно было отхватить, не то что за песни. Крайний раз я получил звездюлей именно за то, что они как-то узнали о моем пении.
Когда было совсем паршиво, старался не жалеть себя. Думал: "Выйдешь по-любому. Как бы херово ни было – надо тянуть". У нас был мораторий на слово "скоро". За него можно было леща отхватить. Выходим на улицу: "Ну, когда нас уже поменяют? Эх, мужики, увидеть бы небо просто так". Или смотрим – о, облака в Украину летят. Я им повторял: "Мужики, не говорю "скоро". Но "незабаром" увидим родное небо".
"Охранникам вообще пофиг. Значит, везут не на зону". Обмен
7 мая. Меня с одним парнем – с вещами на выход. Там была камера, в которую отправляли только когда куда-то везут. Нас забросили в эту отъездную хату. Нормально покормили. Дали заполнить экземпляр автобиографии и типа расписки, что нет претензий к РФ. Вызвали в кабинет к оперу. Опер – сама любезность.
"Еще неделю назад он меня по печени фигачил ногами, а здесь: пожалуйста, стань так, не упади. Среди нас был парень – худой, чисто анатомический атлас. Его опер спрашивает, чего такой худой? Тот говорит: "Да, гражданин-начальник, пес его знает. Как-то похудел". Опер на это: "Да? Удивительно. Чего бы это?"
Два дня подержали в этой камере и разогнали назад. Но я уже понимал, что где-то в списках есть. И ждал. Вечером молился: "Господи, отправь меня домой. Сколько ж можно, а?".
30 мая. Нас снова вызвали. Пацаны уже выкупили, что это обмен. Собрали мои вещи. Мы договорились: кто приедет домой – свяжется со всеми родителями.
Нам надели пакеты на головы. Привезли на аэродром. Ночь подержали в Ил-76, а к утру мы улетели. Когда приземлились – снова затрамбовали в автозаки. Я еще подумал: "Ну, блин!". А потом осознал, что охранники на нас не реагируют. Им пофиг.
Значит, везут не в зону.
Приехали. Открылась дверь, какой-то тип сказал: кого называют – на выход, другие – остаются. Быстро простились. Назвали мою фамилию. Вышел. Снял с головы мешок – пленных со связанными руками заводят в гражданские бусы на гражданской стоянке.
Еще час мы ехали. Напряжение колоссальное – только бы не сорвалось. Ведь только что половину людей в автозаке оставили. Меняли одновременно нас и ребят из Суходольской колонии – там тоже половину оставили. Пока ехали по Курской области, экран в автобусе показывал, что делать при обстреле. Подумал: "Ого! Нормальный ход".
"Приехали. Зашел наш парень: "5 сек – и мы вас забираем". Уже когда поменяли, он же спросил, что мы будем делать. Я сидел на переднем сиденье и честно ответил: "Будем ох*евать!".
Во время передачи навстречу шли российские пленные. Наши все – побитые, головы разбиты, худющие. Их – хорошо упитанные, прилично выглядят. Хорошо себя "чухали". Мы знали, что у нас пленных нормально содержат. Я еще пацанам говорил, что в традициях нашего народа нет такого дерьма, как пытки голодом. Но контраст очень сильно резанул.
В Сумской области люди к нам выбегали с флагами, махали, кто-то становился на колени. Я примерно понимал, что вернусь в другую страну. Но искренне офигел от перемен.
На наше поколение выпал момент, когда пришлось бороться за независимость. Пафосно звучит, но я так чувствую: они не смогли нас на колени поставить. Есть стойкое чувство, что мы это пройдем. Будет плохо и тяжело. Но у нас будет лучше страна.
Самое вкусное по возвращении – завтракать с женой. Я мечтал, что мы доделаем ремонт на кухне – она будет большая, светлая. Ремонт еще не завершен. Но снова с Настей садимся там вместе, и это так кайфово! Я еще мечтал, что буду готовить ей завтраки, но быстро выяснили, что лучше пусть она. Неважно что – это будет самое вкусное.